Нежность к мертвым

Данишевский Илья

позвоночниками касается лица Фрэнка, и нос Фрэнка чувству-

ет запах известки, белил и пыли, покрывающих руку Непроиз-

носимого толстым слоем, и делающих тело Непроизносимого

мертвенно-рукотворно-скульптурно белым. Вначале кожа ниче-

235

Илья Данишевский

го не чувствует. Уши слышат, как где-то играют на флейте, на

теле огромной многоножки, это Непроизносимый выдувает

свои желания в отверстия опорожненной от нервных волокон

хитиновой

сбруи, культивируя рост потомства. Затем, когда

анестезирующий яд успокаивает свое действие, эпидерма ощу-

щается огромной раной, нестерпимо чешущейся клоакой, ко-

ричневатое желе, спасательно-покрывшее собой норы, будет

расчесано рукой Фрэнка, впуская в гнездовины воздух и сол-

нечный свет. Фрэнк лежит в углу серой комнаты, солнце про-

никает сквозь крышу, сквозь крохотную прорезь, похожую на

глаз. Справа и слева от него замаринованные в соке Непроиз-

носимого дети, те игрушки, ползать по которым будет стая,

когда выползет из своей матери; пить которую будет стая. Под

стеклянной слизью кто-то еще трепещет, безболезненно спя-

щий до времени. Здесь, в углу, Фрэнк видит шлейфы, ауры и

юбки Непроизносимого, изредка оголяющиеся части его гро-

мадного худого тела, его затылок, испещренный мандалами

шрамов, шастрами, рунами, язвами. Вечером, когда Непроизно-

симый погружается в стазис, а мухи опутывают его шею, как

манто, действительно можно видеть его белый затылок. Пыль,

засохший гной и белила разбавлены синюшностью старых сса-

дин и синяков. Руки Непроизносимого поддерживают своды

Храма Мандибул, уже медленно теряющие зрение глаза Фрэн-

ка, могут насчитать пять его рук, где-то съеденных потомством,

где-то покрытых экземой и псориазом, где-то увитых четками и

бусами, пыльными напоминаниями о своих жертвах, здесь, на

четвертой руке, в фенечку, в мантру безысходности, вплетены

бусы Астры, как вечная память о Фрэнке. Храм Мандибул

опутан снаружи строительными лесами, чтобы медленно пре-

вратиться в Зеленый Дом; образ Зеленого Дома извлечен из

рассудка Фрэнка, Зеленый Дом на лондонский манер, выстраи-

вается из костей, древа Клифот и тел вокруг Храма Мандибул,

пряча в себе Храм Мандибул, как огромную личинку, которая

должна будет родиться на свет в один прекрасный день, съев

тело своего родителя, его фундамент, его брусья, его окна. Зе-

леный Дом призраков, сотни усопших, сотен матерей краснова-

той своры, сотен человеческих детишек… Фрэнк ощущает, как

чешется прямая кишка, ее жар особенно приятен для быстрой

инкубации, лопнувшие

внутри яйца раздражают слизистую,

выталкивая первых детей Фрэнка вместе с жидким дерьмом… к

236

Нежность к мертвым

концу шестого дня зрение полностью покидает мужчину, оно

больше не нужно, ничего больше не нужно. Наслаждение от

гнездовищ, полностью покрывших его кровоточащими ранами,

напоминает наслаждение от детоубийства. Он обрывочно вспо-

минает Астру, ее ничтожество единственных родов, а затем

забывает навсегда. Спящий внутри собственного гноя, Фрэнк

боится лишь того, что может стать плохой матерью, что темпе-

ратура его тела слишком высокая или слишком низкая, что

полость его плоти непривлекательна для личинок и растущих

сколопендр, что Непроизносимый никогда больше не притро-

нется к нему, никогда больше яйца не будут расти в буреющей

эпидерме Фрэнка, никогда больше он не узнает счастья выпол-

зающей из язвы личинки… в ночь перед родами, слепой никак

не может уснуть. Гнезда вздулись пузырями, поочередно лопа-

лись, и он никак не мог найти безболезненное положение. Шу-

мящие страдания в его мозгу играли Шумана. Непроизноси-

мый спал, Фрэнк же боялся своими криками разбудить мужа…

Храм Мандибул шелестел, гноился и готовился к новому дню.

237

Илья Данишевский

5. Репрезентация

Мне снится, что я в безымянном городе, и задача — оты-

скать дверь для ключа в моем кармане. Разглядываю и глазные

скважины прохожих – не подходит. Прислоняюсь к каждой

двери, поднимаюсь по лестницам вверх и вниз, город похож на

Амстердам, или отдаленно его напоминает — таким я представ-

ляю себе ночной Амстердам; город, в котором ночная жизнь

маргинально, но пульсирует краснотой. Небо надо мной все в

черном золоте и пустое. Мне интересны, но не слишком, про-

хожие — убегающие вперед и тающие в небе, похожие на зе-

фир; и кофе; вывески с неясными названиями, я угадываю по

рисункам — катушка ниток и игла, эфес меча, кровать, красотка

с пивом — и, конечно, это вовсе не мои прохожие и вовсе не

мои двери; ключ не подходит к ним; как я — не подхожу им, и

всю мою жизнь, похожую на бледную тень Эдгара По, мы с

такими людьми и такими вывесками находились в разных

плоскостях; я продолжаю искать… город, неизвестный мне и,