Нежность к мертвым

Данишевский Илья

было никаких удивительных знаний, чтобы влюблять в себя

мужчин. И теперь я мечтаю, чтобы они любили меня просто

так.

Лизавета. Был очень жаркий день. Почти полдень, в дерев-

не. Это русский юг, а с Сашей мы познакомились в Москве,

где он читал лекции. Мы выбрали друг друга взглядами, он

мог это понять. Там, на русском юге, водятся гигантские мухо-

ловки, разновидность сколопендр. От них почти невозможно

спрятаться, летом они

везде. Размером до семи сантиметров.

Ты понимаешь, каково девочке остаться с ними наедине. Ино-

гда ты просыпаешься от того, что одна из них случайно пробе-

гает по твоей ноге. Будто пересекает горный хребет. Или ви-

дишь, как она ползет по подушке, извивается и трещит лапка-

ми. Это все, что я помню о детстве — гигантские мухоловки.

Был очень жаркий день, и я в ситце. Какая блеклость, ка-

кая затасканная история. Слишком много фальши, трагедия

больше не выстреливает в нас. Я просто шла мимо этих домов,

и мама с папой позади. Крыши, раскаленные крыши, и хоте-

лось, чтобы пошел дождь. Высокая трава, с проплешинами

желтизны. Обугленные круги солнца. Такое случается с мно-

жеством девочек, об этом не расскажешь. Он просто сказал,

чтобы я пошла… наверное, была какая-то причина. Поедать

землянику? Мне не более семи, я в ситце, и он держит меня за

руку. Моя рука тонет в его, как в темноте. Большой мужчина.

Псевдо-Георге, его предтеча, его очередное зеркало. Я знаю, что

таких называют Безумными Королями — в Валахии им от-

строены жертвенные холмы, их почитали убийством весталок,

традиция поклонения их терновым бакенбардам уходит очень

глубоко. Это нарратив, от этого не уйти. Одно из искренних

проявлений человеческой скорби — в фигуре огромного муж-

чины с рыжими бакенбардами. Джекоб Блём, так они говорят

— Безумный Король прошлого и грядущего. Вечный возвраще-

нец.

Это был какой-то старый знакомый моей мамы или нет.

Все и всех когда-то видели — далекий юг, мухоловки. Он ведет

меня за руку, чтобы есть землянику, МОЮ землянику. Муче-

ник современности вынужден поедать собственные потроха. Он

приводит меня в дом. И я понимаю, что это что-то неправиль-

99

Илья Данишевский

ное. Я ничего не знаю о сексе, но я предчувствую его. В этой

жизни должно быть что-то зловещее — и оно в этом мужчине.

Его огромный торс наполнен тоской. Педофилия и насилие —

не его природа, но деформация и социальное давление. Он

хочет пасть так глубоко, чтобы наступила беспросветное мол-

чание. Трахнуть маленькую девочку. Расширить ее горизонты,

и

чтобы она растеклась вдоль их линии, он хочет выпустить ее

грязную кровь, растоптать земляничную поляну. Он идет на

второй этаж, а я четко понимаю — что-то произойдет. И бегу

через окно. Царапаю колено. Я не знаю, зачем мне бежать, но

во мне чувство уже свершившегося горя. Кажется, все измени-

лось.

И тогда пришли Они.

Они всегда приходят вовремя — полдень ли или вечерний

сумрак, они приходят на твои желания наблюдать. Горячая и

сухая трава по колено маленькой девочке. Время как бы оста-

новилась, и горе-насильник застыл в своем доме. Это поле

сухой травы кажется бесконечным. Я вижу, как начинает зеле-

нью отливать небо. Когда Они здесь — все немного меняется.

Недостаточно сильно, чтобы каждый заметил. Это аура тре-

вожности, подвижности воздуха. Реальность и ее отражение

плотно соприкасаются, ты застреваешь в шве их стыка. Это

Изнанка. Маленькая семилетняя девочка слышит, как шуршат

мухоловки. Этот звук нарастает. И я вижу его. Он стоит на

поляне. Пастух мухоловок. Франциск фон Офтендинген, тор-

говец детскими тенями.

Вначале я вижу только его тонкие руки и распоротый шов

вены. Шелестящие края раны, насекомых которых снуют ИЗ

наружу, текут по его руке. Вижу колокольчик на шелковой

белой ленте. Его пальцы невротично перебирают воздух, и

колокольчик звенит. От этого звона воздух наполняется ирре-

альностью. Я вижу его ногти, изломанные и длинные, покры-

тые белыми царапинами, блестящие, зазубренные концы, и

пальцы, и насекомых на пальцах. Черное шелковое платье пас-

туха-священника. И дальше его корону. Реальность комкается.

Корона из папье-маше. Так мне кажется. Но потом я вижу

тончайшие нити, покрывающие картонные зубцы. И понимаю,

что это мухоловки. Кажется, их спрессовали в трехрогую коро-

ну, их цвет стал цветом ее бронзы, и тонкие лапки ворсом

торчат во все стороны. Вижу, как он подносит руку к лицу и

100

Нежность к мертвым

погружает пальцы в нос(?), и только потом я осознаю отсутст-

вие носа. Упразднено с корнем, и трещины поднимаются вверх,

режут кожу, и вниз к ампутированным губам. Идеальные зубы.

Внечеловеческая красота. На пальцах остается земляничный

сок, как будто нос выломали несколько минут назад. Глубокие