Нежность к мертвым

Данишевский Илья

была смертельно больна любовью к миру и презрительно-

близорука к своей судьбе; я любил ее хрупкость, ее мертвые

кости, ее кожу белую от смерти, ее разнузданную пизденку, ее

раскляченные ноги, ее пегую шерстку, ее глубокую ненависть к

контрацепции, ее детскую открытость миру за стеклом. Придет

час, и ее механизм остановится, спящей она останется в синем

бархате несказанных слов.

Мы встретились — стареющий педераст, отчужденность и

холодность

которого можно было бы полюбить, но не срослось,

старый девственник, свою девственность превративший в нена-

висть к миру, и Босния, тоскующая артистичная шлюха, не

способная пережить гибель смертельнородной сестры. Я любил

ее платья, как собственные, любил ее потерю, любил ее сестру

за то, что она умерла. Мы повстречались во вторник. Меня

всегда мучило — до этого вторника — как именно следует по-

сещать бордель: будут ли они говорить со мной, могут ли по-

зволить себе какие-то замечания, я не хотел, чтобы спрашива-

ли, как я хочу и не хотел, чтобы они знали о моем отсутст-

вующем прошлом, я хотел, чтобы все было так, будто по люб-

ви, и, понимая, что разочарование может меня уничтожить, не

направлялся к мужчинам. Мечта о военной форме должна

была вылиться в женщину; все мои причудливые узоры уже не

имели никакого смысла, всякое мое ожидание высохло, моя

пересохшая дельта настолько выпучилась трещинами дна на-

встречу солнцу, что я открыл для себя двери борделя. И за

ними — девки-девки-девки, и все вокруг девок драпировано под

венецианство, все покрыто пудрой, церковно-приходская школа

для юного педераста, здесь и накрахмаленные волосы и начесы,

106

Нежность к мертвым

вазы с уриной, здесь гроты, здесь дворцы — утонувшие в пене,

утонувшие в минувшем, здесь остановившееся часы и оплата

по минутам, здесь девки-девки-девки, а я бы хотел мужчину,

но иду, а мимо девки-девки-девки, и я пытаюсь выбрать из них

хотя бы какую-то, чтобы не уходить вновь опустошенным, не

уходить в привычном ощущении разочарования. И вот Босния.

Это не тот роман, который как-либо афишируют. Его изломан-

ная драматичность пересекает форваторы тишины, ее кости-

стый стан опирался на спинку стула из красного дерева, и я

приценился к ней. Мы отправились в комнату, которая позже

станет комнатой наших постоянных свиданий. Мне бы хоте-

лось, что в этой комнате помимо меня не происходило никаких

празднеств, никаких торжеств, чтобы Вакх здесь не рождался и

Сатурналии

не праздновались, чтобы мои запахи, каждое мое

слово, выделение, секреция и секрет впечатались в череп ком-

наты, подперли ее своды, впитались в духоту ее прошлого,

стали — частью ее, неотделимой лобной долей, чтобы исповедь

моя — трещала стропилами даже тогда, когда моего тела не

станет. В этой комнате я рассказал, что меня возбуждают дет-

ские платья, божьи коровки, и собственные фантазии о мужчи-

не, которого зовут Марк; такого мужчины никогда не сущест-

вовало, и я не встречал никого, кто был бы хоть отдаленно

похож на него, но почему-то меж моих зубов постоянно звучит

его голос, и когда я наедине, то говорю, говорю с ним, о нем,

засыпаю с влажностью к Марку и просыпаюсь, упираясь в

пустоту по имени Марк; что Марк носит военную форму, очки,

любит мою нелюдимость; что я возбуждаюсь, когда представ-

ляю, что Марк плачет, то есть — до воображаемого совокупле-

ния — раскручиваю в голове сорокаминутную-часовую предыс-

торию, в которой я ссорюсь с Марком, а затем мирюсь с ним, и

мы выражаем телесно свою любовь и примирение, он целует

меня, он лежит на моей груди, он историк или врач, он лежит

на моей груди, мы говорим, и я прокручиваю, пока не засну,

наши с ним разговоры, и что я знаю имена и жизни всех со-

трудников Марка, знаю его маму, знаю каждую деталь его ске-

лета, его жизни, каждую трещину и потаенную правду, каждую

его страшную фантазию; что вся моя жизнь — это совместная

жизнь с выдуманным Марком, и что когда я иду по улицам,

часто ищу его в толпе, что я сохраняю свою девственность

ради Марка, ради Марка каждый мой вдох, каждый мой выдох,

107

Илья Данишевский

все мое сердце и все мои осени в ожидании Марка, каждый

рабочий день, каждая зарплата, мое завещание, мои кредитные

карты, моя чистейшая кредитная история, что, может, мы усы-

новим ребенка, у нас будет большая собака, и собака будет

вбегать к нам по утрам и наш сын тоже будет вбегать в спаль-

ню, а в спальне — я и Марк — я знаю, как будет выглядеть

наша спальня, а если выйти из спальни — квартира, и я знаю в

этой квартире каждый угол, каждое тайное имя предметов

нашей квартиры, я знаю, сколько он получает и кем работает,

во сколько приходит домой и что любит на ужин, свинину

больше говядины, наши будни, наши выходные, наши годов-

щины и даже — подарки, которые он подарил бы, существуй,