Незримые академики

Пратчетт Терри Дэвид Джон

– В газете ниче такого не сказано. Вход бесплатный. Ты сказала, мы можем пойти!

«Два часа, – подумала Гленда. – Может быть, я успею…»

– Ну ладно, встретимся на кухне в половине второго, слышишь? И ни минутой позже! А у меня еще дела.

Университетский совет собирается каждый день в половине двенадцатого, подумала Гленда. А у стен есть уши. Она ухмыльнулась.

Трев сидел в потертом старом кресле, которое в свечном подвале играло роль его личного кабинета. Работа шла как обычно –

то есть уверенным черепашьим шагом.

– А, я вижу, вы пришли пораньше, мистер Трев, – сказал Натт. – Простите, что меня не оказалось на месте. Я исправлял внезапно возникшую неполадку с канделябром.

Он придвинулся ближе.

– Я сделал то, о чем вы просили, мистер Трев.

Трев перестал грезить и произнес:

– Э?

– Вы просили меня написать… то есть подправить ваши стихи для мисс Джульетты.

– Так ты все сделал?

– Может быть, вы не откажетесь посмотреть, мистер Трев? – Натт протянул листок и нервно замер у кресла, как ученик перед учителем.

Очень скоро Трев наморщил лоб.

– А что такое «златой»?

– Это значит «золотой», сэр. Например, «власы ее златые».

– Типа, чтоб в строчку больше влезло? – уточнил Трев.

– Нет, мистер Трев. На вашем месте я бы просто принял, что в стихах так положено.

Трев с трудом продирался дальше. Он никогда особо не увлекался стихами, не считая тех, что начинались словами «Молодая особа из Клатча…», но то, что написал Натт, казалось самой настоящей поэзией. Строчки были одновременно насыщенными и полными воздуху, а выражения чрезвычайно кудрявыми, а уж это-то – несомненный признак, правда? Про «молодую особу из Клатча» так точно не напишут.

– Здорово, мистер Натт. Правда клево. Вот это стихи. Но… о чем тут сказано?

Натт кашлянул.

– Понимаете, сэр, цель подобной поэзии – создать настроение, которое расположит адресата, то есть молодую девицу, сэр, которой вы намереваетесь послать стихи, по отношению к автору стихов, то есть в данном случае к вам, сэр. По словам ее светлости, все остальное – просто для красоты. Я принес карандаш и конверт; если вы будете так любезны подписать стихи, я доставлю их мисс Джульетте.

– Держу пари, раньше ей никто стихов не писал, – сказал Трев, умолчав о том, что и для него это внове. – Хотел бы я посмотреть, как она их прочтет.

– О, это весьма нежелательно, – быстро возразил Натт. – Общее мнение гласит, что заинтересованная дама должна читать стихи в отсутствие пылкого обожателя, то есть вас, сэр, дабы в ее сознании сложился благоприятный образ. Ваше личное присутствие может помешать, особенно в связи с тем, что вы, как я вижу, сегодня снова забыли переменить рубашку. И потом, насколько мне известно, с мисс Джульетты может внезапно свалиться одежда.

Трев, который до сих пор пытался переварить слово «обожатель», немедленно ухватился за последнее, что услышал.

– Э… повтори!

– С нее может свалиться одежда. Прошу прощения, сэр, если не ошибаюсь,

это побочный продукт поэтического творчества. Но, вообще говоря, сэр, стихотворение передает вашу основную мысль, а именно: «Ты мне нравишься, ты очень клевая, давай куда-нибудь сходим вместе, и никаких фиглей-миглей, зуб даю». Так или иначе, сэр, поскольку это любовное стихотворение, я взял на себя смелость внести небольшие изменения, дабы довести до сведения юной леди, что, если она будет настроена благосклонно по отношению к фиглям-миглям с вашей стороны, она не ощутит недостатка ни в том, ни в другом.

Аркканцлер Чудакулли потер руки.

– Ну, господа, надеюсь, утром все читали газеты или, по крайней мере, просматривали?

– По-моему, первая страница – не самое подходящее место, – заявил профессор самых современных рун. – Я чуть с завтраком не расстался. Образно выражаясь, разумеется.

– Насколько я понял, амфора пролежала в музейных подвалах самое меньшее триста лет, и вдруг о ней стало известно, – сказал Чудакулли. – Разумеется, там тонны всякого хлама, который никто и никогда не изучал как следует. Город в те времена переживал период щепетильности и не желал ничего знать о подобных вещах.

– О том, что у мужчин есть причиндалы? – уточнил доктор Хикс. – Ну, такого рода новости рано или поздно расходятся.

Он обвел взглядом неодобрительные лица и добавил:

– Не забывайте про перстень с черепом. Согласно университетскому статуту, заведующий отделом посмертных связей имеет право – и более того, обязан – делать бестактные, сеющие раздор и умеренную смуту замечания. Прошу прощения, но это ведь ваши правила.

– Спасибо, доктор Хикс, твои неуместные замечания приняты к сведению.

– Знаете, лично мне кажется очень подозрительным, что проклятая амфора возникла именно сейчас, – заметил Главный философ. – Надеюсь, я в этом мнении не одинок?

– Я понимаю, что ты имеешь в виду, – сказал Хикс. – Если бы я не знал, что аркканцлер первым решил убедить Витинари дозволить нам участие в игре, я бы подумал, что патриций строит какие-то козни.

– Да-а, – задумчиво подтвердил Чудакулли.

– Старые правила выглядят куда интереснее, сэр, – сказал Думминг.

– Да-а.

– Вы читали тот пассаж, где сказано, что игрокам не разрешено прибегать к помощи рук? И что на поле должен присутствовать первосвященник, дабы обеспечить уважительное отношение к правилам?

– Сомневаюсь, что в наши дни эта идея приживется, – заметил профессор самых современных рун.

– Он вооружен отравленным кинжалом, сэр, – сказал Думминг.

– Э? Что ж, по крайней мере, тогда игра станет занимательней. Как по-твоему, Наверн? Наверн?..

– Что? Ах да. Да. Есть о чем подумать. Действительно. О да. Должен быть главный. Зритель, который видит почти всё. Хозяин игры, так сказать. Так что же я упустил?