Незримый гений
Шрифт:
Когда затихло эхо его слов, последние основания Брилл доверять ему рассыпались в прах.
— Как ты смеешь говорить такое… после того, что я тебе сказала…
— Что? Что ваш единственный страх — быть бесполезной? Бедняжка. Полагаю, это пошло от вашей неспособности предотвратить смерть отца и мужа. Примите маленький совет, мадам — не имеет значения, как упорно вы учитесь, как старательно совершенствуетесь… в конце концов вы все равно останетесь всего лишь бесполезной юной девушкой. Никто не станет принимать всерьез дикие теории и многословные тирады женщины. А теперь я закончил с вами. Прощайте, Брилл. Я верну лошадь, как только прибуду в Париж.
Ужасное,
— Забирай лошадь, — захлебываясь, выдохнула она. — Считай, что это твое жалованье за два месяца уроков музыки.
С пугающей завороженностью Эрик пристально наблюдал за каждым неуловимым оттенком эмоций, мелькающих на мертвенно-белом лице Брилл. Что-то жуткое происходило в ней, начавшись у сердца и двигаясь наружу. Ее изящные руки теперь тряслись так сильно, что она даже не могла достаточно крепко сжать свое обручальное кольцо, чтобы по привычке покрутить его, как всегда делала в минуты волнения. Эрик ожидал гнева, ненависти, которые бы изогнули ее брови и сжали рот в узкую полоску, но все смотрел и смотрел — и ни один из этих признаков так и не появился.
К его смятению, по лицу Брилл продолжали струиться сверкающие бриллианты слез; разрушающая, давящая боль затуманивала ее глаза, окрашивая их в цвет мокрого грифеля. Своеобразный блеск живости, обычно делавший ее столь привлекательной, на миг замерцал, а затем растворился, заставив Брилл почти явственно съежиться прямо у него на глазах. «То же самое происходит, когда человек умирает… в отсутствие жизни они усыхают до элементарной смеси плоти и костей». Ярко-белая вспышка молнии, проникнув сквозь открытые двери, затопила светом внутреннее пространство хлева, выделив маленькую фигурку Брилл и ее мягкие изгибы подобно серебряной кромке облака. Это сделало ее похожей вовсе не на реальную женщину, а, скорее, на создание, сотканное из тумана.
Поняв, что больше не в состоянии выносить разворачивающуюся перед ним сцену, Эрик отвернулся от Брилл. Внезапно вид ее боли перестал его забавлять. Тихо причмокнув, погоняя старую кобылу, он повел ее к двери, одновременно поднимая глубокий капюшон своего плаща и покрывая им голову, натянув ткань пониже на лицо. «Я смогу все это забыть… я смогу возненавидеть ее, если постараюсь. Это будет легко…»
В тот момент, когда Эрик готов был выйти наружу под проливной дождь, через маленький хлев колокольчиком прозвенел голос Брилл.
— Постой, Эрик… пожалуйста, не… не… — запинаясь, отрывисто выдохнула она.
Повернув голову вбок, он холодно посмотрел на Брилл, пытавшуюся выдавить из себя еще хоть слово. Но когда она подняла глаза и уловила в его взгляде насмешливое нетерпение, ее рот захлопнулся. О чем бы она ни собиралась просить его, все это умерло, не успев сорваться с губ.
— Неважно, — безнадежно прошептала Брилл. — Это не имеет значения… я видела, что это может произойти… почему я думала, что смогу изменить это… я никогда и ничего не могла изменить…
Пожав плечами, Эрик быстро развернулся лицом к беснующейся грозе, игнорируя вину, пытавшуюся пробиться сквозь защитный форпост его ярости. «Они забудут меня… люди всегда забывают. Меньше чем через месяц я останусь лишь в самых дальних уголках их ночных кошмаров». Одним смазанным движением он вскочил на спину старой кобылы, с умелой легкостью устроившись в седле. «Это будет легко… забывать легко…»
Не в силах больше терпеть сверлящий спину взгляд Брилл,
На мгновение, пока он мчался вперед, в объятие ночи, Эрику показалось, что он слышит Брилл, зовущую его сквозь свист ветра. «Это было ложью… ложью…» — непрерывно повторял голос в его голове. В конечном счете лишь сила этого разумного повторения удержала его от того, чтобы повернуться в седле и бросить взгляд на дом, на Брилл.
И внезапно он понял, куда должен ехать — в то единственное место, которое всегда служило ему домом. «Да, правильно. Я поеду домой. Я вернусь в свой прекрасный оперный театр».
========== Глава 32: Тени печали ==========
За окном библиотеки громко запищал выводок птенцов малиновки — их мать вернулась, неся в клюве жирного извивающегося червяка. Со своего места на приоконном диванчике Брилл могла даже разглядеть их разинутые клювики, торчащие над краем гнезда. В обычной ситуации она бы улыбнулась при виде комично раскачивающихся лысых головок, но последнее время она вообще была не уверена, что когда-либо сможет улыбаться.
Апрель и май прошли как нескончаемая вереница печальных дней. Начало лета всегда было для Брилл любимым временем года. Это был период новой жизни, зеленых деревьев и детенышей животных. Оставалось всего несколько недель до ее дня рождения, который наступит в июле; ей исполнится двадцать шесть. Несмотря на все эти причины для радости, Брилл была не в силах расшевелить себя на что-то еще, кроме горечи. Жизнь вокруг продолжалась, проходя мимо, будто ничего не случилось, будто ее собственная жизнь не разбилась на дне глубокого черного ущелья, разлетевшись на миллион осколков.
Брилл научилась определять время сквозь завесу траура. Дни следовало измерять часами, часы — минутами, а минуты — количеством болезненных ударов разбитого сердца. Эрик уехал более двух месяцев назад. Умом Брилл понимала это: она знала, что сейчас его нет почти столько же времени, сколько он прожил с ними. Но почему-то этого было недостаточно для успокоения. Она была безутешна.
Слегка наклонив голову, Брилл прижалась лбом к оконному стеклу; щебечущие птички расплывались перед глазами, которые сфокусировались на ее собственном отражении, висящем в дюймах от ее лица. «Это не из-за того, что он уехал, — повторила она себе в тысячный раз за день, — но из-за того, как он уехал. Почему он говорил такое… я думала, он заботился о нас. Теперь я знаю, что ошибалась… Я была дурой, что пустила в дом незнакомца… я была дурой, что начала думать, будто могу полю… заботиться о нем. Я была дурой…»
Брилл со вздохом оперлась локтем о согнутое колено и потерла рукой покрасневшие глаза. Каждое утро, с тех пор как Эрик покинул ее, она приходила сюда, в библиотеку, чтобы утомленным взглядом следить за дорожкой. Вопреки растущему гневу на этого мужчину, столь небрежно растоптавшему ее чувства, она все еще приходила, чтобы часами сидеть и наблюдать. И ждать. Брилл уже не знала, почему утруждает себя этим, знала только, что не имеет сил не обращать внимания на дорогу или принять возможность того, что он никогда не вернется.