Ни океанов, ни морей (сборник)
Шрифт:
Вошел в железнодорожную станцию и изучил расписание электричек. Я опоздал, начался перерыв, и следующая будет только в два часа дня. Мне хотелось плакать, хотелось кому-нибудь жаловаться, но телефон не работал. Я знал одно заведение тут, «Блиндональдс». Пародия на «Макдональдс», но там есть дешевое пиво, и я там часто бывал. Я надеялся найти там розетку. Но я обошел весь зал и не нашел розетки. Я снова не знал что делать. Уже нужно было работать. Мне вдруг этого сильно захотелось, работать легче, чем жить. Женя будет давать мне нагрузку, я буду точно знать, что должен сделать. Я буду пилить бензопилой, крутить шуруповертом, резать болгаркой. Это лучше, чем стоять у выхода из «Блиндональдса», как будто в штаны
Я набрался смелости и зашел в магазин. Диски, музыка, игры. Продавец был молодым симпатичным парнем.
— Можно я воспользуюсь розеткой? — спросил я.
— Пользуйся.
Я сел на диванчик. И воткнул зарядку в тройник. Розетка не работала. Следующая. Тоже не работала. Я посмотрел и увидел еще одну розетку.
Она работала. Я спасен. Я набрал Женю.
— Я отравился немного. Извини. Приеду завтра или вечером, ты меня не уволишь?
— Ты где? — спросил Женя.
— Я на Удельной еще. Тут нет электричек... Немного затупил, мне стало плохо, и я опоздал. Я приеду вечером или завтра утром.
— Хо… Хо.. Хорошо… Отдохни то… То…. Тогда еще денек. Завтра приезжай.
— Спасибо. Пока.
Все нормально. Кроме того, что я потерял тысячу четыреста рублей за рабочий день.
Я позвонил Сперанскому.
— Извини, что я на тебя наорал. Я тут опоздал, больше не будет электрички. Ты сможешь отдать мне ключи через полчаса?
— Смогу.
— Давай тогда ровно через полчаса? Ты на Василеостровской работаешь?
— Да. Ты тогда позвони, как будешь подъезжать.
— Хорошо.
Только я выключил Сперанского, позвонила Сигита.
— Что у тебя с телефоном?
— Сел, и вообще он глючит.
— Ты уже на работе?
— Я отпросился.
Мы еще обменялись несколькими фразами и распрощались. И я выдернул зарядку, сказал продавцу:
— Спасибо.
И вышел. Что там думает Женя по этому поводу? Я уже второй раз его так подвожу. И снова не по своей вине. Телефон опять отказался включаться.
Я вышел на Василеостровской и не знал, что мне делать. Можно было позвонить с автомата, но я знал только Сигитин номер наизусть. Трех рублей, закинутых в автомат, хватило, чтобы сказать:
— Скажи Упитышу, что я его жду. Сел телефон.
Ответа ее я не расслышал.
Сперанский пришел минут через десять. Он не только дал ключи, но и спросил, не хочу ли я есть.
— Хочу, но у меня кончились деньги.
Он сказал, что купит мне обед. Мы пошли в бистро. Я съел борщ. Он съел борщ и салат. Я зачем-то сказал, что хочу бросить эту работу. Вдруг я подумал, что больше не хочу ездить на электричках и долгой маршрутке. Сперанский предложил попробовать журналистом устроиться в какой-нибудь журнал. Я сказал, что попробую что-то подыскать, и если меня возьмут, брошу работать с Женей.
— Мне нужно хотя бы двадцать. После тридцати, правда, все равно мало получать двадцатку.
— Двадцать-то будут платить, — сказал он. — Только нужно не в такую газету, как моя. А в журнал. Напишем тебе резюме на выходных и разошлем.
Мы вышли из бистро, зашли в магазин. Сперанский купил мне кефир. Желудку стало легче. Я дошел до его работы, а потом пошел в метро. Добираться где-то час, я хотел попасть в наше жилище, хотел оказаться там. Нужно отдохнуть, чтобы завтра работать. В метро было душно, я чувствовал, что усталость вот-вот добьет меня. Но все-таки дотерпел до Автово. Хотя мне хотелось спрыгнуть или кричать еще на Балтийском вокзале. Хорошо, что я не в Москве. Но плохо, что Сигита не со мной. Она нужна мне, она спасет мой рассудок. В Москве метро хуже, чем в Петербурге. Мне кажется, в Петербурге метро уютней, наверное, уютней или мне кажется раз два три четыре пять точка точка точка тире тире тире точка точка точка.
Вышел из метро и не сразу нашел остановку. Но потом
И я вышел. Дремучий лес, и никаких ориентиров. Нас просто бросают в эту жизнь, как параноика Эрнеста, и дождь смывает клей, на который приклеены волосы к нашей груди, и клей с волосами текут по пузу, не предвещая ничего хорошего. Мне придется идти час пешком. Отдохнуть, а потом помочь перевезти вещи из Петергофа Сперанскому. Я должен поспать. Так я шел, не приспособленный ни к чему. Когда я увидел компанию гопников по курсу, я перешел на другую сторону. Сегодня я боялся всего. Философские вопросы выпотрошили мне кишки.
Добрался. Почти потерял день. Уже почти четыре.
Сначала хотел зайти не в тот подъезд, но потом до меня дошло, я вспомнил номер квартиры. В лифте пахло мочой, как небо синее, а трава зеленая.
Ключ подошел.
Я был дома, мне удалось спастись. Мне нужно было срочно помыться, срочно зависнуть в ванной, и все наладится.
Разулся и открыл сумку, чтобы достать гель и зубную щетку. Но флакон открылся, гель вытек и залил книги и мои чистые трусы и носки. На ноутбук, слава Богу, не попало, он был в другом отделе.
Я бросил книги на стол, носки и трусы на пол.
Нужно их постирать.
Сумка пахла как кусок мыла.
Вытащил протекший флакон. Стоял и пялился на него. Стоял и пялился, я не знал, что мне с ним делать. Я вдруг забыл все. Все, чему учился в течение жизни, не имело смысла. Выронил необходимый фрагмент пазла. Мой мозг не мог отправить подходящую команду, дать телу верное распоряжение.
Сигнал потерян, сигнал потерян. Я не знал, как людям удается справляться. Не знал, как надо реагировать на этот пролитый флакон. Я больше никогда не буду счастлив. Этому парню больше не давать! Я не смогу жить. Все мечты обречены. Как облегчить страдания? Я не умею быть счастливым, мне нужно срочно работать. Я не могу думать. Рука моя стала липкой от геля. А я стоял посреди чистого поля и смотрел на флакон Palmolive for men, а ледяной ветер забирался под одежду и дальше, под ребра. Я висел в открытом космосе, меня скрутили, я пустышка, машина пережевала меня, ничего не оставив, от меня уже ничего не осталось. Машина уничтожила человека. Через две недели мне исполнится двадцать три года, и неважно, допишу ли я роман, добью ли я последние десять страниц или нет, поставлю я себе укол, чтобы не пить год, или полгода, или три года, ничего не имеет значения, ведь я даже не знаю, что мне делать с этим флаконом. Двадцать три года, я мог бы быть отцом или директором магазина, молодым бизнесменом или начинающим политиком, пикапером или верным мужем, и мог бы уже умереть от СПИДа или даже стать известным актером, но это все было бы неправдой; люди всю жизнь только и делают, что прикидываются кем-то, и я не знаю, что с этим делать, как ни верти, а ничего с этим нельзя поделать. Что, я должен его себе в задницу засунуть, этот флакон?
Это крик, я кричу о помощи. Помогите мне.
Естествоиспытатель
1
Меня разбудили шум, возня и споры за открытым окном. Вернее, я уже не спал и еще не бодрствовал, когда услышал звуки потасовки. До этого лежал, чувствовал приближение дня, чувствовал, что нужно находить силы что-то делать, зачем-то продолжать дальше барахтаться и ныть. Вчера Сигита не поехала ко мне, и, как только я начну день, придется столкнуться с этим: теперь мы не вместе, и больше я не прощу ее. Сколько можно морочить мне голову, пусть найдет себе какого-нибудь жирного тупого кретина и морочит ему голову, такое мнение у меня было на этот счет.