Нич Ниднибай
Шрифт:
А… так вот… что было вчера, «после»… У любимой же жены Шмулика как раз был вчера день рождения… Ну он и говорит Мойше:
– Мойшеле, а не сделать ли мне редкий подарок моей женуле?
– Почему бы и нет? – отвечает тот…
Значит, вечером, когда все гости собрались, Шмулик, вежливо заорав, требует гробовой тишины и произносит:
– Рыбка моя, а сейчас у меня для тебя будет невыносимо грандиозный подарок.
Гости замерли в радостном, или не очень, ожидании, а жена нацпремьера просто так замерла. Ибо люди знают, что лидер нации слов на ветер не бросает. Тут заходит Мойше и преподносит жене Шмулика ларчик, бриллиантами насквозь проинкрустированный. Та открывает его, – а там два окровавленных
– Как ты думаешь… она узнала их?
Потом, когда слава об этом подарке пошла по всей Верисее, многие почти порядочные женщины по достоинству его оценили, и иногда в автобусах или просто на улице можно было подслушать, например, такое:
– Слышишь, я говорю, как ещё он на ней женился?..
Теперь хозяева дома, где расквартировали медсестру Женю Аронину и её подругу санитарку Надю Филефаршеву, смотрели на молоденькую врейку-медсестру совсем по-другому: с уважением и, можно сказать, почти дружелюбно. А ведь сначала эти коренные сибиряки-вяне, вреефобы по воспитанию, вообще не хотели смотреть в её сторону. Только с Надей общались. И всему виной простая фаршированная рыба. Ну, не такая она уж и простая, потому что, когда дородный хозяин, Фёдор Иванович, принёс своей жене, Василисе Пантелеймоновне, пять огромных рыбин-карпов, эта невзрачная, костлявая женщина с ужасом смотрела на них, не зная с какого хвоста к ним подступить. Тогда Евгения Лазаревна просто сказала:
– Давайте я вам помогу.
И действительно помогла, да так, что результатом стало появление дисков сумасшедше-аппетитной фаршированной рыбы, отведав которые, Фёдор Иванович и Василиса Пантелеймоновна впали в такое непреодолимое и постоянное восхищение, что, как уже упоминалось выше, полностью изменили своё отношение к молоденькой миниатюрной медсестре. Неизвестно, правда, полюбили ли они весь врейский народ, но Жене стало жить гораздо легче, и она мысленно благодарила свою незабвенную родительницу:
– Мамочка, родная, светлая тебе память, спасибо, что научила вовремя…
Между тем Надю отправили на передовую (санитаров не хватало), и Евгения Лазаревна устроила вместо неё проживать только что выписавшуюся Ларису. Они подружились и иногда рассказывали друг другу о своих радостях и горестях. Только вот последних было гораздо больше…
– Представляешь, Женечка, не платье, а просто огромный уродливый колокол. Некоторые рыбьими костями да нитками из чулок умудрялись немного перешить это уродство.
– Могу себе представить, что из этого получалось.
– По четырнадцать часов вкалывали на железной дороге, без выходных. Потом, когда сибирские партизаны стали теснить Сатанилаевские внутренние войска, начальство Ярсклага, с охраной вместе, разбежалось, и мы к партизанам попали. Многие, правда в основном уголовницы, и от них потом сбежали. А тут Вторая война подползла змеёй. Мало было своей, гражданской…
– Да, я вот только в мединститут собралась поступать, и всё поломалось… А когда брата взяли на фронт, мамочка не вынесла этого, светлая ей память… Папа от горя и субботу перестал соблюдать… Раньше всегда всё, как положено… и праздники…
Женя расплакалась, и Лариса, положив ей руку на плечо, сказала:
– Везде смерть. Куда ни глянь. Видно, уж очень люди провинились… Господи, ведь я даже не знаю, что с моими… мамой… папой…
Она замолчала и сгорбилась. Волнистые, тёмно-золотые пряди скрыли её бездонные глаза.
Евгения Лазаревна, в свою очередь, попыталась утешитьЛару:
– Найдёте вы, Ларочка, принца Леольhя своего. Вот увидите…
И
– А ранило меня уже здесь, после соединения партизан с регулярными войсками Сибирской республики. Теперь вот опять прошусь на фронт. Не берут…
О поварихе семь тысяч семьсот семьдесят седьмой пехотной бригады Северо-Западного фронта Армии Верисеи было известно всему данному фронту не только потому, что она действительно из ничего могла приготовить салат и замечательную дайсу (кашу, по-научному), но и в связи с её бесчисленными любовными похождениями, овеянными неувядаемой боевой славой о сексуальной мощи этой привлекательной блондинки. Нимфа Манечка – так ласково называли её удивлённые бойцы мужеского полу. Женский же состав бригады люто ненавидел свою могущественную конкурентку и, грубо говоря, завидовал ей.
Однако частично эта ненависть сменилась на милость, когда то ли вследствие молниеносно-дурацкого прорыва бойцов бригады, то ли из-за чрезмерного врейского ума командиров, а возможно, просто по банально неповторимой «изобретательности» случая, бригада попала в окружение… И что обидно, произошло это, можно сказать, прямо на подступах к столице Справедливого Союза, на глазах у всей огромной Армии Верисеи.
Великий лидер Шмулик тогда просто так и сказал:
– Маньяким!.. Тэмбелим!.. [16]
16
Маньяки!.. Болваны!.. (врит).
В народе по сему поводу высказывалось мнение помягче:
– Муд…ки е…анные!
Но дело не в этом, а в том, что бригада была разгромлена и взята в плен гвардейской дивизией Сатанилаева…
В Сатанилаевских лагерях военнопленных, конечно, кашрут (ну это… вы же знаете, там всякие вериано-удейские религиозные требования к еде и к процессу поедания последней) не соблюдался, но, само собой разумеется, только по той простой причине, что соблюдать его было нечем, ибо для такого дела нужна хоть какая-никакая еда. Последней же не имелось до такой степени, что и незачем ходить было в туалет (который, кстати, тоже был не ахти что: без кафельной плитки, не утеплённый, так – параша). Но что да, то да: женщин-пленных держали отдельно от таких же мужчин. Чтобы всяких там излишеств не было. И пока никого не уничтожали… Только потихонечку себе пытали (между прочим, мужчин-пленных довольно быстро потом уничтожили… ну, тоже не без пыток, конечно).
Но, собственно, в каких-то специальных действиях по уничтожению особой нужды и не было, ибо этим со знанием дела занимались гастарбайтеры: голод, холод, отсутствие одежды тёплой (одеял, топлива, мыла, лекарств), антисанитария, дизентерия, сыпной тиф, вши, побоища между пленниками из-за куска хлеба, каннибализм… Жили же, как это ни странно, не в отдельных благоустроенных квартирах, а в землянках по нескольку десятков человек. Да и спали не на матрацах фирмы «Нах», а на дрянных: фирмы «Нары & Солома».