Нидерландская революция
Шрифт:
Для упорядочения этого хаоса, для объединения всех сил, для указания им ясной, определенной цели, словом, для превращения разлившегося по всей стране стихийного восстания в сознательную политическую оппозицию нужен был вождь, и он находился неподалеку.
Бунт среди испанских войск, вспыхнувший тотчас же после взятия Зирикзее, был для принца Оранского неожиданной удачей. Он дал ему передышку как раз в тот момент, когда его дела, казалось, приняли дурной оборот. В самом деле, ни Франция, ни Англия не отвечали на его призывы и не посылали ему вспомогательных войск, необходимых для продолжения войны. Опасаясь, чтобы он не уступил французам Голландию и Зеландию, Елизавета предлагала ему вступить с Мадридом в переговоры о мире, который, как она отлично впрочем знала, был невозможен. Что касается Генриха III, то он делал шаг вперед, потом шаг назад и в конце концов не решался круто порвать с Испанией. К этому прибавлялось еще то, что сопротивление провинций, поскольку оно не приводило к решительным результатам, стало постепенно ослабевать. Энтузиазм первых дней исчез. Если кальвинисты по-прежнему полны были решимости защищаться до последней капли крови, то индиферентные в религиозных делах устали от войны, католики же, угнетенные,
Собственно говоря, Голландия и Зеландия, которые уже давно были предоставлены самим себе и где власть была в руках кальвинистов, совершенно не интересовались судьбой своих соотечественников, оставшихся верными королю и церкви. Особое правительство, которое они себе избрали, рост их судоходства и торговли благодаря закрытию Шельды сделали их в полном смысле слова государством в государстве. Они жили своей особой жизнью как в религиозном отношении, так и в экономическом. Мало того, их интересы стали противоречить интересам других местностей. Флиссинген и Миддельбург унаследовали антверпенскую торговлю; капиталисты и ремесленники устремились под их стены. Разве можно было после этого ожидать, что повстанцы добровольно откажутся от столь выгодного положения, снова откроют устья рек и дадут уйти накопившимся в их краях богатствам?
Но такой партикуляризм был совершенно чужд принцу Оранскому. Как ни был он искренно предан Голландии и Зеландии в течение этих 4 лет, но взгляд его устремлен был вперед и выше. Он считал, что наступил момент объединить в одно общее движение, в один общий союз все 17 провинций. Отныне он собирался действовать во имя интересов «общей родины».
В этом деле у него были превосходные помощники. Окружавшие его бельгийские изгнанники и французские гугеноты с нетерпением ждали случаи сослужить ему службу. Страстное желание снова увидеть родную землю, отомстить испанцам, дать восторжествовать своим политическим и религиозным идеалам сделало их ревностными приверженцами принца Оранского. Их дело было для них его делом, и от него зависело осуществление их надежд. Все эти группировавшиеся в космополитическом окружении принца люди, сколь бы различны они ни были по своему происхождению, характеру, стремлениям и личным страстям, сходились в одном основном пункте: все они были убежденными приверженцами политических идей, возникших в лоне французского кальвинизма примерно в период Варфоломеевской ночи [378] . Как Отман и Беза, они осуждали королевский абсолютизм во имя прав народа. Они открыто провозглашали право на восстание против тирании государя как в том случае, когда эта тирания выражается в системе управления, так и в том случае, когда подавляется свобода совести.
378
А. Elkan, Die Publizistik tier Bartholomaus-Nacht unci Mornays Vindiciac contra tyrannos, Heidelberg 1905.
Этот последний, пункт был мостом, соединявшим политические теории повстанцев с их вероучением. Так как они принадлежали к гонимой церкви, они требовали как своего естественного права свободы отправления своего богослужения. Они не допускали, чтобы государь мог навязывать свою веру своим подданным! Еще до опубликования книги «Vindiciae contra tyrannos» (1579) они единодушно признавали изложенные в ней принципы. В этом нет ничего удивительного, так как автор этой известной книги Дюплесси-Морнэ находился в постоянных сношениях с ними. По его убеждению, так же как и по их убеждению, государь только в том случае может требовать повиновения, если он сам повинуется закону божию, начертанному в библии. Он может терпеть заблуждения, но ему не может быть позволено угнетать истинную, т. е. протестантскую веру. Сопротивление в таком случае становится абсолютной обязанностью, и это тем более справедливо, что если бог избирает кесаря, зато только народ дает ему власть. «Государи существуют и венчаются на царство для своих подданных, а не подданные существуют для своих государей» [379] . О другой стороны, сам народ как таковой не имеет права поднимать восстания, ибо народ — это многоголовая гидра, bellua inmimerorum capitum. Предоставленный самому себе, он дошел бы до анархии. Но организации, которым он передал свою власть, т. е. представляющие его штаты и советы, обязаны вступиться за его благо. Их деятельность должна заменить деятельность народа, и только она одна законна.
379
Gachard, Actes des 'Etats G'en'eraux, t. II, p. 230.
Основной смысл этой одновременно либеральной и аристократической теории состоял в том, чтобы поставить повсюду во главе государства парламент.
Следовательно в применении к Нидерландам эта теория требовала подчинения воли государя воле генеральных штатов. Хотя последние и являются всего лишь собранием провинциальных штатов, хотя их члены принадлежат лишь к трем привилегированным сословиям народа — духовенству, дворянству и буржуазии, — тем не менее эта теория считала их народным представительством и даже представительством всего народа в целом. Они представляли согласно этой теории не множество независимых друг от друга территорий, а одно общее отечество, состоящее из 17 провинций. Эта точка зрения была диаметрально противоположна местному партикуляризму. Подобно тому как королевский авторитет распространяется на всех подданных, точно так же власть генеральных штатов простирается на всех граждан совершенно независимо от того, на какие бы исторические группы они не делились. Несмотря на разнообразие различных отдельных
380
Я привожу здесь речь Юниуса в 1574 г., с которой он обратился к Шампанэ; она напечатана у Р. Bor, Nederlandsche oorlogen, t. VI, fol. 45 v°, Amsterdam 1621. См. также мемуар, посланный принцем Оранским Елизавете в 1573 г. Kervyn de Leitenhove, R'elations politiques des Pays-Baset de l'Angleterre, t. III, p. 175; сp. Rilter, Deutsche Gesehichle, Bd. I, Stuttgart 1889, S. 389.
Таким образом теория новаторов дала приверженцам национальных свобод новые аргументы. Благодаря ей они не ограничивались больше требованием своих привилегий только на том основании, что они им принадлежали и что король торжественно присягал сохранять их: они ссылались кроме того также на рациональную концепцию государства и на принципы естественного и исторического права.
Это отмечалось уже со времени конференции в Бреде. Новые идеи были уже четко выражены в прекрасной речи Юниуса в ответ на предложения о мире со стороны представителей Рекесенса. Следы этого можно найти также в манифесте, посланном королю брабантскими штатами в 1576 г. Но лишь со времени восстания, вызванного бунтом испанских войск, эти идеи стали распространяться все шире и шире и легли в основу программы партии «истинных патриотов», или, что одно и то же, партии оранжистов. Впрочем, вначале патриоты тщательно скрывали перед католиками, которых они хотели привлечь к своему делу, религиозную сторону своей программы. Они бережно обходили религиозный вопрос: они выступали только как политики, и, так как им очень помогала ненависть к испанцам, то им вскоре удалось расположить к себе наиболее образованных и притом самых смелых людей. За короткое время они завоевали себе множество сторонников среди образованных кругов буржуазии, из среды которой они выбирали себе «пенсионариев» городов, чиновников и адвокатов. Этим и объясняется, что адвокаты в дальнейшем ходе событий будут играть все более значительную роль.
Уже в июле 1576 г. приверженцы принца Оранского взялись за дело. Государственный совет, брабантские и фландрские штаты засыпаны были письмами, настойчиво требовавшими свержения испанского ига. Особенно усердствовал Марникс. Брюсселец по происхождению, он сохранил в Брюсселе много друзей и тотчас же связался с ними. Со всем пылом своего боевого темперамента он писал один манифест за другим, одну брошюру за другой. 28 июля он мог с радостью констатировать, что добился успеха, и стал работать с удвоенной энергией.
Да и как могла не увенчаться успехом пропаганда оранжистов среди народа, до последней степени озлобленного против своего правительства и потерявшего счет своим жалобам? Столь же искусная, сколь и энергичная, эта пропаганда старалась не задеть религиозных убеждений католиков и их лояльности к королю, которую Марникс называл «мозолью рабства у людей, привыкших носить ярмо» [381] . Жаловавшимся на политическое угнетение она ставила в пример принца Оранского как защитника свободы; тем же, кто считал, что высокомерие испанцев перешло все границы, она превозносила его как защитника родины; и, наконец, тем купцам, предпринимателям и ремесленникам, которые из-за полного застоя всех дел были совершенно разорены или находились на краю нищеты, она расписывала в самых радужных красках богатства, в которых утопают благодаря ему Голландия и Зеландия [382] .
381
Oeuvres de Philippe de Marnix. Correspondance et m'elanges, Bruxelles 1860, p. 200.
382
Gachard, Correspondance de Philippe II, t. V, p. 358; M'emoire de Metsius, 'ev^eque de Bois-le-Duc, t. IV, p. 748.
В оранжистской Программе были свои доводы для всех классов общества, для всех интересов, для всех вожделений. Она сумела даже найти себе приверженцев среди брабантских прелатов, озлобленных включением аббатств в новые епископства. Таков был например Иоанн ван дер Линден, аббат монастыря св. Гетруды в Лувене. И в самом деле, чего ему было колебаться? Принц Оранский так искусно вел свою игру, что многие духовные лица считали его в глубине души католиком, и это мнение было очень широко распространено в народе [383] .
383
Pontus Payen, M'emoires, t. II, Bruxelles 1860, p. 113. В Генте принц, по словам братьев ван Кампене, слыл хорошим католиком.
Как бы жалок и беспомощен ни был государственный совет, но он оставался недоступным влиянию оранжистов, которые за исключением его проникали повсюду. Так как он сам неспособен был к действию, то он ограничивался пассивным сопротивлением против сыпавшихся на него со всех сторон соблазнов и увещаний. Заседавшие в нем вельможи и высокопоставленные чиновники горько сетовали на полнейшее безразличие короля по отношению к ним, но они приходили в ужас при мысли о переходе на сторону вождя повстанцев. Честь повелевала им оставаться верными государю, которого они представляли. Вместо того чтобы отвечать на письма принца Оранского, они разоблачали перед Филиппом II его интриги.