Нидерландская революция

Пиренн Анри

Однако дон Хуан медленно подвигался по направлению к Брабанту. 9 марта он поселился в Лувене и, чтобы склонить на свою сторону общественное мнение, развернул перед всеми самые обаятельные черты своего характера. Он показал себя обворожительным, бесконечно вежливым и проникнутым самой чистой доверчивостью. «Он превзошел Цирцею; никто не может устоять перед ним, не обратиться в преданнейшего ему человека» [412] . Он стал принимать участие в народных празднествах, участвовать в стрельбе по птицам, раздавать хлеб бедным и пить пиво, не морщась. Он делал даже вид, будто отвернулся от испанцев и всегда говорил лишь на плохом французском языке.

412

Kervyn de Lettenhove, Relations politiques, etc., t. IX, p. 240.

12 мая 1577 г. он был наконец с большой помпой принят в Брюсселе, с неизбежной иллюминацией, триумфальными арками и живыми картинами. Но эти официальные празднества были в резком контрасте с недоброжелательством и тревожным настроением населения. 3 мая генеральные штаты после бурного заседания признали нового правителя большинством всего лишь в один голос [413] . Высшая знать, которая в результате недавних событий вновь приобрела влияние на дела, лишь с неудовольствием уступила ему место. Граф Лален

удалился в Генегау к своим штатгальтeрским обязанностям. Шампанэ был явно враждебен дон Хуану. Все упрекали его в том, что он скрывается от них, что он выказывает доверие только испытанным роялистам, вроде Берлемона, Мегема и Асонлевиля; что у него есть «запасный совет», состоящий из его доверенных людей — испанцев, — которому он втайне передавал решение всех дел. Всякий шаг его истолковывался в дурном смысле. Чтобы добиться признания, он должен был очевидно согласиться стать просто орудием в руках вельмож. «Им недостаточно, — писал Гонзаго, — что мы оказываем им почести, что мы ни во что не вмешиваемся, что мы подчиняемся всему, что они делают, будто мы мразь, а они короли» [414] .

413

Metsius, M'emoire, р. 788.

414

Gachard, Correspondance de Philippe II, t. V, p. 379.

Если таковы были настроения дворянства, то нетрудно себе представить, каковы были настроения народа. Тайно обрабатываемый эмиссарами принца Оранского и герцога Анжуйского, собравшимися в Брюсселе и наводнившими его памфлетами и противоправительственными песенками, народ приходил во все более возбужденное состояние; его раздражение с каждым днем росло, он становился подозрительным. Освобождение согласно Маршскому эдикту заключенных испанцев, присутствие других испанцев среди советников и слуг дон Хуана свидетельствовали, по мнению народа, о каких-то ужасных махинациях. Самые смелые из недовольных, назвавшись «добрыми гражданами-патриотами», открыто жаловались графу Лалену и генеральным штатам на мнимые нарушения договора о примирении. Даже в самих штатах многие депутаты выдвигали непомерные требования. Они не хотели больше довольствоваться возвратом к системе управления Карла V и Марии Венгерской, а мечтали о Великой привилегии 1477 г. Они требовали теперь, чтобы штатам предоставлено было право собираться два раза в году и чтобы король без их согласия не имел права объявления войны и заключения мира [415] .

415

Metsius, M'emoire, p. 786. Впрочем эти предложения были внушены принцем Оранским; уже 80 ноября 1576 г. он советовал генеральным штатам представить их дон Хуану. Gachard, Analectes…, p. 310.

Если бы была еще хоть какая-нибудь надежда на благоприятный исход переговоров между дон Хуаном и принцем Оранским. Но с самого же начала было ясно, что они ни до чего не смогут договориться. Открывшаяся 20 мая в Гертрейденберге конференция тянулась лишь для формы, так как никто не решался взять на себя ответственность за разрыв. Было более чем очевидно, что принц не может предоставить собственной участи кальвинистов Голландии и Зеландии. Кроме того он рассчитывал на всеобщее недовольство в стране, на помощь, которую Елизавета, будучи в курсе планов дон Хуана относительно Англии, снова готова была ему оказать, и наконец на отношения, которые он продолжал сохранять с герцогом Анжуйским. О течением времени шансы принца Оранского все улучшались. Его эмиссары проявляли все большую смелость перед лицом безоружного правителя. Даже кальвинисты не боялись действовать более энергично. Протестантские священники стали выступать с проповедями. И несмотря на это новое наступление еретиков, католики не только упорно оставались враждебными Испании, но еще сильнее это подчеркивали. Шампанэ стал столь опасен, что дон Хуан советовал королю приказать убить его, а также и других «потворствующих его дурным намерениям». Он видел себя окруженным врагами; его слуги не могли пройти по улице, не подвергшись оскорблениям. Да и сам он чувствовал! себя пленником в Брюсселе, правителем которого был Хез, в котором гражданские отряды, как в военное время, вступали в караул с барабанным боем и развевающимися знаменами. К тому же он знал также, что принц Оранский составил заговор, чтобы захватить его в плен. Такое положение не могло больше продолжаться. Его терпение истощилось. 11 июня под предлогом переговоров с немецкими офицерами об уплате им их жалованья он удалился в Мехельн. 14 июня он отправился в Намюр, якобы для того, чтобы приветствовать при проезде королеву Наваррскую, направлявшуюся на воды в Спа. 24-го он внезапно захватил намюрскую цитадель. Отныне он был в безопасности. Он достаточно унижался, достаточно сдерживал себя. Теперь пусть только король пришлет ему назад его войска, и тогда он заговорит, как повелитель, будет действовать, как солдат, и сможет, как он уж давно мечтал, «купаться в крови изменников» [416] .

416

Gachard, Correspondance de Philippe II, t. V, p. 182.

Религиозная война

Глава восьмая.

Политика оранжистов

I

Отступление дон Хуана в Намюр было исполнением заветнейших желаний принца Оранского. Оно избавило его от насильственного свержения правительства и возложило на последнее весь одиум за ту политику, которая поставила страну перед угрозой новой войны. Никогда еще обстоятельства для нанесения решительного удара Испании не были так благоприятны. Вечный эдикт был расторгнут. События подтвердили подозрения, так искусно сеявшиеся оранжистами относительно короля и его наместника. Все провинции охвачены были лихорадочным возбуждением. Беспокойство одних, возмещение других и всеобщее замешательство — все это было чрезвычайно благоприятной почвой, чтобы заставить всех подчиниться воздействию твердой и смелой воли. И по какому-то неожиданно счастливому стечению обстоятельств перевес сил был как раз на стороне оппозиции. Королевские войска исчезли, между тем как национальная армия стояла под знаменами. Правда, между Намюром и Брюсселем начались какие-то неопределенные переговоры; дон Хуан хотел выиграть время до возвращения испанских «терций», а генеральные штаты или, вернее, большинство генеральных штатов все еще предавалось обманчивым надеждам на возможность какого-то мнимого примирения.

Но принц Оранский решил теперь во что ‘бы то ни стало толкнуть их на путь сопротивления, не позволять им больше увиливать, как они это делали до сих пор, и втянуть их в свою антимонархическую политику. 2 августа 1577 г. он послал одного из своих эмиссаров, Жака Таффена, чтобы убедить их принять решение, соответствующее «их обязанности по отношению ко всему народу во всей его целости и совокупности» [417] . Разве они не были согласно учению

монархомахов представителями народа? А разве власть народа не выше королевской власти? Не обязан ли народ на основании естественного права свергнуть тирана? А кто решится утверждать, что Филипп II не тиран? Впрочем, разве мало в истории Нидерландов случаев свержения королей народом? Разве Яков ван Артевельде не вызвал восстание всей Фландрии против Людовика Наваррского, конспирировавшего с заграницей? А разве брабантские штаты не лишили короны герцога Иоанна IV? Настало наконец время патриотам опомниться и понять, что как право, так и национальная традиция настоятельно повелевают им начать действовать. Ведь провинции — не испанская вотчина. Бургундские герцоги сделали их независимым государством. Какой поразительный контраст между герцогом Филиппом Добрым, жившим среди своих подданных и управлявшим в согласии с ними, и между деспотом, который из тайников Эскуриала угнетает и разрушает до основания страну [418] .

417

Gachard, Actes des 'Etats G'en'eraux, t. I, p. 214.

418

По поводу того, как оранжистская партия необычайно искусно пользовалась в своей пропаганде историческими примерами, соответственно истолковывая их для своих целей, см. интересный пример, приводимый Деттенгофом (Kervyn de Lettenhove, Relations..., t. IX, p. 401).

В то время как пропаганда оранжистской партии, ссылавшаяся таким образом на право и на историю, толкала умы к революции, Елизавета, с своей стороны, тоже предложила свою поддержку генеральным штатам. Для нее тоже настал момент покончить с испанским могуществом на севере, являвшимся для нее постоянной угрозой. Через три дня после внезапного захвата Намюра английский посол Дэвисон официально предложил генеральным штатам обратиться к посредничеству королевы. Но секретные инструкции уполномочивали его завязать сношения с «хорошими патриотами», настроить их против дон Хуана и убедить их признать принца Оранского [419] .

419

Ibid, p. 436, 439, 444.

Однако они не нуждались в этом совете. Ведь и так, принц Оранский был в их глазах их единственным спасением. Развернувшиеся за 8 месяцев события, а также непрерывная оранжистская пропаганда довели популярность, которой пользовался принц уже со времени Гентского примирения, до, апогея. В особенности категорически требовало его прибытия городское население Брюсселя, где благодаря наличию генеральных штатов царило постоянное политическое возбуждение. Партия патриотов становилась здесь с каждым днем все смелее и сильнее. Тайно руководимая очень энергичными адвокатами и кальвинистами, вернувшимися за последнее время в Брюссель, она стояла за сопротивление до конца и не хотела больше слышать о соглашении с дон Хуаном. Она явно подстрекала к войне, и манифесты, в которых она противопоставляла испанской тирании национальные права и свободы, привлекали народные массы на ее сторону. Ремесленники и рабочие, озлобленные нуждой, рвались все поставить на карту. Они давно уже не доверяли дворянству, чиновникам, духовенству, общественным и политическим властям, которым они приписывали все свои бедствия. Если нация, как это непрерывно твердили, действительно была выше короля, то почему в таком случае люди из простого народа, составляющие большинство нации, лишены всякого участия в управлении страной? Почему в таком случае они должны передавать решение судеб страны в руки генеральных штатов, состоящих из представителей привилегированных сословий? Пора покончить с этим невыносимым положением. Надо, чтобы при решении политических дел «каждому гражданину, всем поголовно, предоставлена была полная свобода действий» [420] .

420

Gachard, Aptes des 'Etats G'en'eraux, t. I, p. 463.

Либеральные принципы монархомахов превратились таким образом среди широких масс в демократические принципы. Идея политического равенства граждан воспринималась: с тем большей легкостью и быстротой, что она была гораздо проще. В отличие от средневековой демократии, при которой каждый отдельный человек пользовался правами только той социальной группы, к которой он принадлежал, эта демократия XVI в. была по существу своему индивидуалистична. В противоположность абсолютизму, стремившемуся снизить всех подданных до одного и того же уровня, она предоставляла всем гражданам одинаковое положение в государстве. Если внешне она и сохраняла старые сословные деления, на которые в средние века распадалось городское население, зато она создала наряду с ними учреждения, в которых царил новый дух. В августе 1577 г. по требованию городского населения в Брюсселе создан был комитет, состоявший из 18 человек, представителей 9 «наций» города. Его официальной обязанностью было наблюдение за фортификационными работами, фактически же он вскоре захватил в свои руки городское управление [421] . Действительно, опираясь на народ и руководя военными силами городской общины, комитет 18-ти в сущности был всемогущ. Его можно сравнить с комитетами, созданными французской революцией в 1793 г. В разгар переживавшихся страной исключительных обстоятельств, в обстановке всеобщего возбуждения и всеобщей подозрительности к властям, комитет 18-ти, так же как и комитет общественного спасения во Франции, заменил законность режимом исключительного положения и диктатуры. Но чем решительнее становилось его вмешательство в дела и чем резче обнаруживался незаконный характер его власти, тем более должен был он прибегать к самой крайней демагогии, поскольку он вынужден был, чтобы удержать в своих руках власть, обеспечить себе расположение широких масс. После первых же его мероприятий стало ясно, что наступил конец влиянию тех состоятельных слоев горожан, которые начиная с XV в. держали в своих руках городское управление. Комитет 18-ти конфисковал доходы, предназначавшиеся для уплаты рент, выпущенных при постройке Виллебрукского канала, с тем чтобы обратить их на перестройку городских укреплений, и обложил состоятельных граждан налогом, который должен был распределяться среди бедняков, занятых на работах по возведению укреплений.

421

Henne et Wаutеrs, Histoire, de Bruxelles, t. I, p. 462.

В том же положении, в каком во время Французской революции законодательное собрание стояло по отношению к Парижской коммуне, находились теперь в Брюсселе генеральные штаты по отношению к этим народным диктаторам. Не имея возможности справиться с пользовавшимся всей полнотой власти комитетом, они всецело зависели теперь от его воли. Опираясь на стоявших вне их патриотов, меньшинство генеральных штатов навязывало всему собранию свою волю. По его настоянию, 6 сентября решено было направить депутацию принцу Оранскому, чтобы призвать его в Брюссель. Разумеется, многие католические депутаты дрожали при мысли о том, что ему может быть доверено решение судеб страны. Но как могли они противиться воле народа, не вызывая тем самым восстания? Для успокоения своей совести они потребовали по крайней мере, чтобы принц Оранский согласился допустить отправление католического богослужения в Голландии и Зеландии и обязался кроме того не разрешать отправления некатолического богослужения в других провинциях.