Нидерландская революция
Шрифт:
Дон Хуан тотчас же взялся за дело. На другой же день после своего прибытия он обратился к государственному совету, единственной законной, по его мнению, власти, с собственноручным письмом, выдержанным в самом примирительном тоне [400] . Он извинялся прежде всего за то, что пользуется испанским языком, но, писал он, хотя он и говорит по-французски, он не умеет еще писать на нем, а между тем не хотел терять драгоценного времени на поиски себе секретаря. Далее, он просил содействия членов совета, заверял их, что он готов «пойти им навстречу во всех их справедливых желаниях и требованиях и что он хочет всемерно их поддержать». В. заключение он просил, чтобы к нему возможно скорее прислали делегатов, чтобы прекращены были военные действия, и обещал, со своей стороны, отдать приказ испанским войскам о приостановке их продвижений.
400
Gachard, Correspondance de Philippe II, t. V, p. 460.
Полученный им два дня спустя ответ рассеял все его иллюзии, если только они еще у него были. Он ясно показал ему, что государственный совет был вполне солидарен с генеральными штатами. Он посылал по соглашению с ними сеньора Исхе приветствовать дон Хуана. Но особенно резко подчеркнуто было в ответе, что до отозвания испанцев нечего
401
Ibid., р. 44.
В сильнейшее раздражение приводили его сведения о том, что войска штатов непрерывно тревожили испанскую армию, которой он приказал воздерживаться от всяких столкновений. Но в ответ на его протесты ему неизменно повторяли одно и то же: никакого соглашения до тех пор, пока не будут удалены иностранцы! Задыхаясь в душе от гнева, он продолжал переговоры, вступив в то же время в тайные сношения с Родой. Как мог он отказаться от королевских солдат, когда он знал, что ему неминуемо вскоре придется прибегнуть к их помощи? Поэтому он договорился с их военачальниками о мерах, которые необходимо было принять. Но когда в конце ноября были перехвачены его письма к ним, все окончательно отвернулись от него. Даже государственный совет потерял всякое самообладание и вызывающе указал ему на то, что «здешние люди не такие дети и не такие простачки, чтобы позволить себя водить за нос, как это думают и внушают себе испанцы… генеральные штаты пришли к убеждению, что вы, ваше высочество, хотите усыпить их бдительность и что вы ждете денег, чтобы вознаградить ими тех, которые жгли, грабили и убивали все, что встречалось им на пути, нарушая все законы и права; но они надеются, что всемогущий господь в конце концов не допустит этого больше» [402] .
402
Ibid., р. 482, 484.
Тем не менее переговоры продолжались, и дон Хуан начиная с конца декабря обнаружил при этом даже большую уступчивость. Причиной этого было то, что его доверенный Эсковедо, незадолго перед этим прибывший из Мадрида, сообщил ему, что король согласился обратить испанские войска против Англии. При известии об этом честолюбие дон Хуана снова встрепенулось. Мир казался ему теперь совершенно необходимым для осуществления его надежд: он даст ему армию для освобождения Марии Стюарт и завоевания английской короны. Теперь он обнаруживал большую готовность принять Гентское примирение. К тому же лувенские епископы и теологи убеждали его, что он может одобрить его с спокойной совестью [403] .
403
«Bulletin de la Commission royale d'Histoire», 1-`ere s'erie, t. XIV, 1848, p. 5 etc.
В то же время и для генеральных штатов обстоятельства складывались более благоприятно в смысле заключения соглашения. Стали замечать, что принц Оранский был против соглашения с королем, даже при условии одобрения последним гентского договора. По просьбе принца Оранского взять на себя защиту провинций брат французского короля Франциск герцог Анжуйский [404] послал в Брюссель своего камергера Бониве и пытался добиться от генеральных штатов какой-нибудь декларации в свою пользу. Но последние совсем не намерены были открыто разрывать со своим законным государем. Они продолжали считать себя его вассалами. Единственно, чего они требовали, это принятия их условий. Принц Оранский с досадой вынужден был констатировать, что «склонить их на свою сторону можно невидимому только тайными путями» [405] . Его эмиссары рьяно взялись за это. По соглашению с Бониве Марникс, Лисвельт, Блуайе обрабатывали депутатов провинций, «нации» Брюсселя и простой народ. Кальвинисты, покинувшие по договору о примирении Голландию и Зеландию и вернувшиеся в Брюссель, было заодно с ними.
404
Он иногда называется и герцогом Алансонским по своему уделу, принадлежавшему ему с 1566 г. Герцогство Анжу он получил от Генриха III лишь после мира в Болье («paix de Monsieur») в 1576 г. С тех пор его большей частью называли герцогом Анжуйским.
405
Groen van Prinsterer, Archives…., t. V, p. 517.
Но если им и удалось завербовать себе большое число сторонников, то, с другой стороны, их поведение внушало сильнейшие опасения католикам и лицам, сохранившим верность королю. Государственный совет был явно обеспокоен. Внутри генеральных штатов стали оформляться две партии: одна, решившая во что бы то ни стало защищать исключительное отправление католического богослужения, стремилась к примирению с королем; другая, жертвуя религиозным вопросом ради политического, была всецело заодно с принцем Оранским, не отступая даже перед мыслью о свержении власти Филиппа II. Приверженцы первой партии, игравшей руководящую роль в собрании генеральных штатов, состояли главным образом из представителей духовенства, дворянства и крупной буржуазии. Другая, менее многочисленная среди представителей провинций, вербовала своих сторонников среди адвокатов, ученых кругов, приверженцев монархомахов, но главным образом среди мелкого люда, доведенного до крайнего озлобления испанским режимом, от которого он столько вынес. Лавируя между обоими этими течениями, генеральные штаты начали колебаться и терять свою прежнюю уверенность. Были основания опасаться, не распадется ли союз, связывавший провинции воедино. Для укрепления его чрезвычайно важно было успокоить большинство католиков и в то же время ослабить растущее влияние принца Оранского. Ведь вельможи и без того с трудом мирились с этим. Популярность принца, его постоянное вмешательство в дела штатов тревожили их. Впрочем, он отлично это знал, но все еще не решался покинуть свое голландское убежище «и взять на себя руководство еще столь несозревшими делами в других провинциях» [406] . Было очевидно, что немало людей не могли ему простить руководящей роли в гентских переговорах. 9 января 1577 г. они отомстили ему заключением Брюссельской унии [407] .
406
Ibid., p. 516.
407
J. C. De Jonge, L'Union de Bruxelles, Rotterd m 1829, p. 277.
Эта
Тем не менее она столь решительно высказывалась против Испании, что ее не могли не одобрить даже Голландия и Зеландия, которые однако определенно заявили при этом, что это отнюдь не означает, будто они собираются тем самым отступить от пунктов Гентского договора, касающихся религиозных дел. Таким образом нетрудно было предвидеть, что католики и протестанты, единодушно ссылавшиеся на Гентский договор, не преминут вскоре прийти к совершенно противоположным выводам из него.
Но пока Брюссельская уния торжественно заявляла, что страна более решительно чем когда-либо требует удаления испанцев, ничего больше не оставалось, как подчиниться ее требованиям. После долгих и тягостных переговоров при посредничестве льежского епископа Жерара Гросбекского и представителей императора пришли наконец к соглашению о договоре, который был подписан дон Хуаном в Марше 12 февраля и который известен под названием Вечного эдикта. Договор этот, помимо одобрения Гентского примирения, прежде всего устанавливал, что испанские солдаты должны быть отозваны в течение 20 дней, другие же иностранные войска — как только им будет уплачено жалованье. Генеральные штаты, в свою очередь, обязывались выдать 600 тыс. ливров для уплаты жалованья войскам, «во всем и повсюду поддерживать» католическую религию и должное повиновение королю, а также распустить навербованных ими солдат. Король, со своей стороны, обещал соблюдать привилегии провинций. Граф Бюрен, сын принца Оранского, отправленный герцогом Альбой пленником в Испанию, должен был быть выпущен на свободу, как только его отец согласится на условия, которые будут ему поставлены штатами. Наконец чрезвычайно важное условие только что заключенного соглашения состояло в том, что новый правитель не будет признан до тех пор, пока не будут уведены иностранные войска [408] .
408
«Plaecaeten van Brabant», t. I, с. 595.
Но в надежде добиться согласия восставших на этот мир, пришлось обещать, что испанские войска покинут страну сушей, ибо Голландия и Зеландия, опасавшиеся нападения с их стороны, категорически отказались пропустить их через свою территорию. Поэтому планы дон Хуана относительно Англии не удались. Сколько ни уговаривал его Филипп, что вскоре представится другая возможность, он был в отчаянии и точно помешался; «все вокруг него вызывало в нем отвращение и было для него смертной мукой» [409] . Мысль о том, чтобы остаться в Нидерландах, продолжать по обязанности сдерживать себя перед людьми, которые разговаривали с ним, как с совершенно равным себе, которых он в одинаковой мере презирал и ненавидел, наполняло его непреодолимым отвращением. Он умолял короля отозвать его, заменить его Христиной Лотарингской или Маргаритой Пармской. Он предлагал ему повести испанские войска на помощь французскому королю против протестантов. Перед своими доверенными людьми он развивал еще более нелепые планы; он говорил о том, чтобы поехать в Мадрид и, добившись звания инфанта, захватить в свои руки власть. Тем не менее он продолжал добросовестно выполнять условия Маршского договора. Королевская армия очистила провинции. В конце апреля она была уже на пути в Италию,
409
Gachard, Correspondance de Philippe II, t. V, p. 187.
Между тем страна не проявляла никакой радости. «Никогда еще не видано было, чтобы так мало довольны были миром» [410] . Оранжисты не скрывали своего возмущения. В тот день, когда генеральные штаты одобрили Вечный эдикт, они толпой покинули заседание, заявив, что вообще нельзя было вести переговоры без согласия принца [411] . И действительно, союз между провинциями, столь торжественно объявленный Гентским примирением и Брюссельской унией, явно ставил заключение всякого соглашения в зависимость от единодушного решения всех провинций. Между тем ни Голландия ни Зеландия не были опрошены. Можно было быть заранее уверенным, что они откажутся присоединиться. Действительно, если Вечный эдикт санкционировал договор о примирении, то, с другой стороны, он решительно расходился с ним в обещании, возложенном на штаты, «всячески и повсюду поддерживать католическую религию». Как могли кальвинисты присоединиться к договору, так категорически запрещавшему отправление их богослужения? Поэтому будущее таило в себе множество опасностей и чревато было новыми конфликтами. Примирение с королем вновь выдвинуло на первый план неразрешимый религиозный вопрос, который так осторожно обойден был участниками гентских переговоров. Едва только успели выйти из войны, опустошившей страну, расстроившей ее торговлю и промышленность, закрывшей Шельду, разорившей Антверпен, ввергнувшей народ в отчаяние; всего только шесть месяцев назад приветствовали окончательное примирение, торжественно заявили, что прошлое предается забвению, восстановили единство родины и радостно приветствовали возврат к согласию и наступление новой эры мирного труда и хозяйственного подъема, — и неужели все это вскоре опять неизбежно должно было закончиться новыми междоусобиями? Вернувшиеся в страну протестанты со страхом думали об угрожавшей им опасности нового изгнания. Но даже и среди католиков многие приходили теперь в ужас от того, что было пережито в последнее время.
410
Слова английского посла Вильсона, приводимые Леттенгофом (Кеruyn de Lettenhove, Relations politiques des Pays-Bas et de l'Angleterre, t. IX, p. 211).
411
Metsius, M'emoire, p. 788.