Нигде посередине

Казьмин Дмитрий

Тем не менее местные раньше всегда охотно сдавали комнаты московским и питерским отпускникам. Эльва была популярным местом, и приезжающие приносили хозяевам хороший доход. Я, конечно, предполагал, что что-то могло и измениться, но, будучи наивен и неопытен, не думал, что исторические обиды так легко перейдут в плоскость межличностных отношений даже в ущерб материальной выгоде. К тому же я понимал, почему они могут не любить Советскую власть, но на меня-то за что собаку спускать? Я же её (власть, не собаку) тоже не люблю, и вообще всей душой за вашу и нашу свободу! Я-то здесь при чём? Так думал я, постепенно отчаиваясь найти себе ночлег в этом, ставшем внезапно таким чужим, городишке.

Дойдя до конца улицы, я напоследок постучался в крайний дом на углу, с большим тенистым садом и огромной застеклённой верандой. Дверь открыла очень пожилая женщина и жестами позвала меня зайти. Это обнадёживало –

в других домах меня не пускали дальше крыльца, а то и калитки. По-русски она тоже, как и другие, не говорила, но сразу поняла, что мне нужно, подвела меня к мелко исписанному настенному календарю со снегирями, и я провёл пальцем по дням, на которые хотел бы остановиться. Она закивала и написала на бумажке сумму оплаты примерно вполовину меньше той, с которой я был готов расстаться. Я показал деньги, но она замотала головой и ткнула пальцем в последний из обозначенных мною дней. Я показал большой палец. Она позвала меня идти за ней, обошла вокруг дома, открыла дверь веранды и широким жестом пригласила войти. Это было просто фантастикой, и я не мог поверить своему везению! Веранда, остеклённая с трёх сторон, выходящая в сад, с отдельным входом, пускай неотапливаемая и даже без туалета – это было гораздо больше, чем всё, на что я мог рассчитывать. Я показал ей все большие пальцы, какие смог, и рассыпался в восторгах. Она меня, конечно, не поняла, но вручила мне ключи от веранды и от дома, показав, где в доме уборная и кухня. Я раскланялся, и, пока она не передумала, помчался перетаскивать вещи.

Первые несколько дней прошли в ностальгической меланхолии. Я бродил по старым, с детства родным местам, на озёра, которые мы называли «Купальное» (там была сделана большая дощатая купальня и имелся пункт проката лодочек), «Городское», где я однажды провалился зимой под лёд, и «Тихое» – за кладбищем, куда мы гоняли на великах ловить карасей; ходил на плотину и в лес, а однажды сел на автобус и съездил даже на Вапрамяэ, где раньше были замечательные малинники, снабжавшие нас малиновым вареньем на весь год. На удивление, безо всякой договорённости повстречал, буквально на улице, своих друзей детства, и великолепная эльвинская троица вновь воссоединилась: Ольга, Алёшка и я. На второй день собрались, как в детские времена, отметить Ольгин день рождения, но получилось всё не как в детстве: Алёшка петушился и, как и раньше, рисовался перед Ольгой – это выглядело забавно в десять лет и уже неуместно сейчас; Ольга повзрослела, оформилась, подурнела и смотрела на своих бывших верных паладинов коровьими глазами; я сидел букой, пикировался с Алёшкой за национальную политику и был самым скучным гостем на празднике. На том и расстались, чтобы в следующий раз увидеться (с Алёшкой) лет через двадцать пять, а с Ольгой (пока) никогда.

Представилась также и возможность вернуться в Москву не с пустыми руками. Однажды, когда я прогуливался по лесу, меня разморило, и я задремал на моховой кочке, а проснувшись, обнаружил, что лежу в зарослях опят, разросшихся на окрестных пнях. Поясню, что в Эльву ездили отдыхать только дети. Взрослые ездили сюда делать запасы. Отсюда возвращались с огромными баулами, в которых постукивали проложенные газетами банки с протёртой черникой, земляничным и малиновым вареньем, а из незакрывающихся молний торчали баллоны с закатанными солёными грибами. Детей, конечно, тоже привлекали к сбору даров леса. Условие было такое: по двухлитровой банке ягод с рыльца, после чего идём купаться на озеро. Так что неудивительно, что при виде опят мои рефлексы профессионального эльвинского отпускника включились на полную катушку, я снял с себя рубаху, сделал из неё мешок и насобирал опят сколько могло туда поместиться. Потом я их долго варил и солил у себя на веранде, за отсутствием банок разлив этот суп по двум большим мешкам из толстого строительного полиэтилена. Хозяйка наблюдала за моим усердием с одобрением и даже принесла в бурой заскорузлой жмене нарубленный чеснок со своего огорода – для вкуса. Вообще, относилась она ко мне по-матерински. В холодную ночь она постучалась ко мне на веранду и молча положила на кровать два толстых шерстяных одеяла. В другой день принесла транзисторный приёмник, водрузила на стол и показала, на какой волне ловится весёлая музычка. По-видимому, её тревожило, что мне здесь скучно одному. И, действительно, в какой-то момент, отдав долг ностальгии, я заскучал и понял, что оттягивать визит к Боссу далее невозможно и не по-мужски. Решив действовать, на следующее утро я сел в электричку до Тарту, побродил по такому родному и всё ещё узнаваемому центру, а после полудня сел на автобус до Пыльвы, там пересел на другой, визуально узнал место, где надо было сойти, и вскоре уже шагал мимо озера, на котором

мы брали воду, через поле, в сторону хутора. Был уже вечер, смеркалось, я был голоден и очень надеялся, что каны после ужина ещё не успели помыть и мне дадут их выскрести. И, конечно, крутил в голове заранее подготовленные фразы о том, как я объясню свой визит и что я скажу Боссу.

Ну и Аське, конечно.

3

Вопреки моим худшим ожиданиям, Галина Анатольевна встретила меня спокойно, даже, я бы сказал, приветливо; накормила ужином, поинтересовалась, откуда и надолго ли я (на пару дней), и звала присоединиться к ним после окончания практики, когда они поедут в Таллинн. Было уже темно, приближался отбой. Аськи нигде не было видно, и я решил положиться на случай и не торопить события, отложив решительное наступление до завтра. Свои ребята меня встретили дружески, определили мне место в палатке, трепались о переживаниях последнего месяца, и все охотно приняли на веру мою легенду о том, что я просто отдыхал после экзаменов в Эльве, а сюда приехал исключительно пообщаться, поскольку рукой подать и грех не заехать. Один лишь Юрка Гольцев, ушлая бестия, вмиг меня раскусил и, улучив момент наедине, в лоб спросил, по чью душу я сюда припёрся.

– По Аськину, – признался я.

– А-а. Ну-ну, – сказал Гольцев.

И, подумав, добавил:

– Да, Аська – это, конечно, ангельское создание.

В последнем мы с ним, в целом, сошлись, хотя меня и покоробила откровенность формулировки, а вот это «а, ну-ну» меня насторожило. «А, ну-ну» Гольцев сказал таким тоном, каким говорят «а, ну-ну» мальчику, который заявляет, что, когда он вырастет, он станет космонавтом. В призрачности своих шансов я отдавал себе полный отчёт, но уловить косвенное подтверждение своим сомнениям из уст другого человека было тяжело. Я с душевным трепетом навёл справки о наличии конкурентов; конкурентов, по крайней мере видимых, не оказалось, и я понял, что моя жизнь продлевается ещё на один день.

Кто там был из наших, я сейчас уже не перечислю. Был Лёнечка Булыгин, был Митька Цыпин, с которым Босс поссорился, и он в итоге уехал со мной вместе в Эльву. Кто был ещё – не помню. Сидя в палатке, мы с Лёнечкой до хрипоты вели споры о том, чья любимая рок-группа круче. Лёнечка ратовал за Дип Пёрпл, а я проталкивал в короли рока свой Пинк Флойд.

– У Пинк Флойда самые потрясающие в мире световые шоу, – делился я опытом.

Незадолго до того мне подарили на день рождения билет на концерт Пинк Флойда в Москве, и я знал, о чём говорю.

– У Дип Пёрпл зато такая энергетика, они гитары на сцене разбивают, – защищал своих любимцев Булыгин.

Эти споры мне напомнили, как мы с моим другом детства Алёшей Дегтярёвым, здесь уже упомянутым, года в четыре спорили о том, какой породы вот эта собака.

– Это фукстерьер, – заявлял Лёшка со знанием дела.

– Нет, это сумбернар, – парировал я.

– Фукстерьер.

– Сумбернар.

Поскольку других пород собак ни один из нас не знал, в ход шли кулаки. Тётя Ира, Алёшкина мама, прибегала нас разнимать.

– Дети, – говорила она, – это же обычная дворняжка. Повторите за мной: двор-няж-ка!

– Фук-сте-рьер, – бубнил Лёшка, так чтобы мне одному было слышно.

И драка возобновлялась по новой.

Сейчас он профессор в Америке.

Между тем наступил и пролетел незаметно следующий день, завтрак, обед и ужин. Аська ходила с детьми по травки и, кажется, не заметила моего присутствия. Я же кружил вокруг, выбирая момент приблизиться, и чем-то эта ситуация напоминала ситуацию с подарком Боссу на выпускном. Я чувствовал, что день уходит, а с ним, если верить фонарному столбу, и мой последний шанс. Наконец, после ужина в лёгких светлых сумерках вокруг Аськи неожиданно образовалось пустое пространство, я сделал два шага вперёд и почти что против своей воли оказался с ней нос к носу, где-то между столами и догоравшим костром.

– A, – сказала Аська. – Привет. Ты откуда здесь взялся?

Объяснять у меня не было времени, и это увело бы меня в сторону от основной темы. В горле стоял ком, перед глазами плыло, и я очень отчётливо помню, что меня больше всего в тот момент беспокоило – не видно ли сквозь клетчатую рубашку, как колотится сердце.

– Давай пойдём погуляем, – выдавил я из себя, насколько это было возможно непринуждённым тоном. – Это долгая история, я тебе всё расскажу по очереди.

И приготовился услышать, что именно сегодня её Босс о чём-нибудь попросил, дал ей какое-нибудь важное поручение, у неё дела, она не может, очень сожалеет. Вообще, вот этот в тот момент сложившийся в моей голове любовный треугольник «Настя-Босс-я» просуществовал ещё несколько лет и неоднократно служил поводом для бессильной ревности и злости. Но это я забегаю вперёд.