Никелевая гора. Королевский гамбит. Рассказы
Шрифт:
— Нашего Бобби убило молнией, — сказала старуха, снова встретившись с Генри глазами. — Это десница господня.
Старик вскипел от ярости, но ничего не мог сказать, он все кашлял.
— Верую в бога воскресшего, — снова сказала старуха, пользуясь тем, что муж не может ей возразить. — Уолт не верует. — Она улыбнулась. Потом сказала: — Ему было всего четырнадцать лет.
— Он мертвый, сгнил давно, — сказал старик. — Это закон природы! Возьми вот лилии… — Он опять зашелся мучительным сухим кашлем, как бы выворачивающим его наизнанку.
— Прости, господи, этого жалкого грешника, — мрачно проговорила старуха, а старик хотел ударить
— Ну, полно, — сказал Генри. Он посмотрел на Джимми, но мальчик ничего не заметил: он заглядывал в яму. Он теперь лежал на животе, штанишки у него сползли, и между поясом и краем рубашонки виднелась очень белая кожа.
— Наш единственный ребенок, — сказала старуха и вдруг опять расплакалась. Старик протянул руку и сделал движение, будто гладит ее по плечу. Она сказала: — Мы о нем все время помним.
— Все время! — сказал старик.
Она всхлипывала, поджав губы, и старик с усилием заковылял обратно к жене, сердито ругая непослушную трость. Сейчас, когда они стояли вместе и опирались друг на друга, Генри уже можно было отойти, и он встал у могилы рядом с Джимми. Крышку гроба почти полностью очистили от земли и прорыли вокруг гроба щель шириною примерно в два дюйма. Человек, стоявший в яме, взглянул на своего напарника, и тот пошел к грузовику. Он завел мотор и подал грузовик задом к краю могилы, после чего они освободили свисающие с лебедки цепи и опустили в яму. Снабженные крюками концы цепей соединял железный прут, и, когда крюки с обоих концов прицепили к гробу, прижатые прутом, они защемили его, как щипцы. После того как человек, стоявший в яме, зацепил гроб, а стоявший наверху повернул лебедку, туго натянув цепи, тот, кто был в яме, вылез из нее, ухватившись рукой за цепь. Генри слегка отодвинулся, прижав к себе и оттащив от края ямы Джимми.
Старуха ворчливо сказала:
— Мы ничего не тронули у него в комнате, все оставили так, как было в день его смерти.
— Но нам пришлось переехать, — сказал старик. — Ферма наша совсем развалилась, и мне пришлось искать работу, вот мы и перебрались в Рочестер.
— У нас там родственники живут, — пояснила старуха.
Лебедка скрипнула и стала поворачиваться, а Джимми плюхнулся на колени, опершись о них ладонями и съежившись в тени от отцовской ноги. Цепи натянулись туже, грузовик слегка осел назад, и один из могильщиков облизнул губы и что-то крикнул, а второй кивнул и засмеялся. Гроб, ухнув, вырвался из земли и сейчас, когда его уже не окружали стены ямы, накренился так, что, казалось, вот-вот опрокинется и вывалит покойника, но как-то выровнялся, поднялся вверх и повис чуть повыше пояса Генри Сомса. Рыжий высокий могильщик пошел к кабинке и отвел грузовик на несколько футов, а потом вернулся, и они вместе со вторым могильщиком качнули гроб и поставили в кузов. Старик махнул рукой.
— Ну, все в порядке, — сказал он. Он был возбужден и доволен, словно провернул всю эту операцию собственноручно. — Видела, как у них ловко вышло, верно Хесси?
— Хвала богу, — всхлипывая, сказала она. Старик сразу помрачнел и сердито отмахнулся от нее рукой.
Могильщики подтащили длинный, облепленный землей гроб в переднюю часть кузова и прикрепили его цепью, а потом спрыгнули вниз и снова взялись за лопаты. Теперь они засыпали могилу. Старики медленно приблизились к грузовику посмотреть на гроб.
Джимми спросил:
— Там внутри мертвый?
Генри
Старик поглаживал борт грузовика.
— Я любил этого мальчика больше… — начал он, но замолчал, как будто потерял нить мысли.
— Можно на него посмотреть? — спросил Джимми.
Генри покачал головой.
— А они будут на него смотреть?
— Не знаю.
Старуха плакала, ломала руки.
— Мы всю жизнь любили тебя, Бобби.
Старик смущенно сказал ей:
— Замолчи. — Потом и сам, как видно с облегчением, заплакал. Он стоял и поглаживал старуху по плечу.
Джимми вдруг засмеялся.
— Они смешные, — сказал он.
Генри озабоченно и хмуро оглянулся на него и быстро проговорил:
— Нет, не смешные, Джимми. Когда ты вырастешь…
Рыжий могильщик брезгливо сказал:
— Они просто жалкие, сынок. — Он даже не взглянул в их сторону.
— Неправда, — сказал Генри. Он закусил губу и удержался, не сказал больше ни слова.
Рыжий криво усмехнулся про себя, но Генри сделал вид, будто не замечает.
Они вернулись к могильному камню, возле которого стояла машина стариков, — Генри оставил там винтовку и парусиновый мешок с убитым кроликом. Было уже около полудня. Кэлли, наверно, беспокоится. «Я не заметил, что уже так поздно, — подумал Генри. — Прошу прощения».
— Можно я посмотрю? — приставал Джимми.
— Нет, нельзя, — ответил Генри. — Я тебе уже сказал.
— Ты мне ничего не разрешаешь. — На этот раз он всхлипнул.
Старики плелись обратно по траве, все так же опираясь друг на друга и, казалось, не продвигаясь ни на шаг.
— Ты меня не любишь, — сказал Джимми. Он заплакал.
Генри стиснул челюсти, но, взглянув мальчику в лицо, он со всей определенностью увидел, что, хотя и причина ничтожна и слова смешны, ребячье горе — настоящее горе, несправедливость ужасна, незабываема, и, нагнувшись к мальчику, сказал:
— Ну, будет, Джимми. Я тебя люблю, ты знаешь. Хватит плакать.
— А я тебя не люблю, — сказал Джимми, глядя в сторону и ожидая, что же дальше.
Генри печально улыбнулся и протянул руку к его плечу.
— Бедный фантазер, — сказал он.
Он утомился, а до дома еще далеко. Он подумал, как славно было бы хоть ненадолго прилечь тут и отдохнуть.
Королевский гамбит
Притча
— Обман? Не говорите мне про обман, сэр! Я один раз в жизни так попался, до сих пор не знаю, на каком я свете. Два старых гнома из Нантакета… Да не гнома. Два шахматиста с приветом, так вернее будет сказать. Вельзевул и Яхве! Так-то… проклятие во веки… А вы говорите обман. М-да.
Он выжидательно сгорбился, ловкий старый притворщик. Левый глаз у него скошен в северо-западный угол вселенной. Перед ним дразняще брезжит слабая, но все же надежда. Губы он поджал. Смотрит хитро, но опасливо. Тонкий нос изогнут диковинным лезвием.
— Я б вам порассказал кое-что, ежели только вы с самого начала усвоите, что в моем рассказе нету скрытой идеи, нет ни складу ни ладу, только трубный глас да барабанный гром выспренной речи, да, может быть, слабые всполохи, что родит этот гром у вас в мозгу, сэр, — гром да ром, которым мы будем его запивать, огненная влага вечного забвения, ха-ха! — потому что я не желаю прослыть лжецом — это уж увольте! — в таких материях, как дьяволы, и ангелы, и сотворение человека, ибо об этом и будет мой рассказ.