Никогда_не...
Шрифт:
Кажется, я даже не просыпаюсь толком и проглядываю всё это одним глазом, принимая за полусон. Все равно того, кого бы я хотела сейчас увидеть, инстаграмм мне покажет. Ведь Артур не ведет соцсетей. Понимаю, что нашла ещё один повод обидеться на него, снова от души рыдаю в подушку и засыпаю, уткнувшись в неё как в огромный мягкий пуф, не способный впитать все мои слёзы. Потому что сейчас их слишком много.
Весь день я провожу, не поднимаясь с постели, в странной полуотключке, переходящей только ближе к вечеру в глубокий, похожий на забытие сон. Организм решил пойти ва-банк с двумя возможными исходами — либо я впаду в летаргию и буду спать сто лет, всем назло, либо проснусь после длительного сна, как после реанимациии — не совсем здоровая в плане дел
Просыпаюсь к следующему утру и не верю своим глазам. Прямо передо мной разворачивается очередная стори из инстаграмма дизайнера. Он стоит над моей кроватью, в его руках — осколки разбитого светильника, лицо напоминает скорбную маску из греческих трагедий, и мне автоматически хочется приделать к нему какой-то нуарный фильтр со стекающими по стеклу печальными каплями.
— Это что, бля, такое? Нет, это что, бля, такое? — сотрясая рукой с остатками светильника, вопрошает он. — Это гибель современного искусства — вот что это такое! И виновата в этом — ты! Чем ты здесь только занималась?! Дверь открыта, шедевры побиты! Позорище!
Еле отрываю голову от подушки и прикасаюсь ладонью ко лбу. Больно, но не так, как вчера. По крайней мере, ощущение раскалённой спицы, протыкающей мне мозг, исчезло — а остальное как-то переживем.
— Это вандализм! — не унимаясь, кричит дизайнер, сбрасывая свой рюкзак прямо посреди отреставрированного им лофта. И, спустя ещё несколько минут снова даёт о себе знать протяжным визгом: — А-а-а!!! Полина! Полина, что это! Что за пиздец с черепами у тебя здесь на стенах!
— Уймись ты, матерщинник! — с меня достаточно и того, что я выслушала накануне от Артура. — Это твоя, между прочим, воплощённая идея, — спустив ноги с кровати, я пытаюсь попасть ими в домашние тапочки со смешными мордочками зайцев. — Что, не помнишь? Привет, Валенька, — откашливаясь, чтобы прочистить горло, подхожу к нему, все ещё слегка пошатываясь. Он, застыв в недоуменной позе, продолжает таращиться на череп козла с неописуемым ужасом в глазах.
— Не называй меня Валенькой, сто раз просил… — неизвестно как возникший в моем жилище друг проводит рукой по длинной кудрявой челке, забрасывая ее назад, чтобы не мешала ужасаться. — Полина, нет, это же сплошная безвкусица. Она совершенно не сочетается с твоим интерьером. Я был либо бухой, либо слишком расстроен, когда создавал ее. Давай мы это сейчас снимем и сожжём!
— Давай, но не сейчас. Сейчас меня ещё сильно штормит для таких подвигов. Ты всё-таки приехал… — вспоминая свои слезные вопли, после которых прошли целые сутки, выпавшие из моего сознания, говорю я. — Приехал меня спасать? — подходя еще ближе, благодарственно обнимаю его и утыкаюсь лицом в худую грудь, покрытую эко-хлопком брендовой футболки, слегка пыльной с дороги. — Вэл, ты такой хороший. Я скучала по тебе.
Какое-то время мы стоим молча, и я прямо чувствую, как дизайнер еле-еле сдерживается от нового въедливого замечания — он не выносит сентиментальщины, у него на это «триггер с детства», когда ему запрещали плакать, потому что мальчики не плачут, а он, скрывая слезы, матерился и язвил. Что не прекращает делать до сих пор в моменты самых острых волнений.
— Это всё хуйня, Полина. Всё хуйня, — сочувственно похлопывая меня по спине, говорит Вэл, и в его голосе я не слышу даже иронии или насмешки. — Только даже самая лютая хуйня не даёт поводов запускать себя. А ну-ка… — его цепкие пальцы, которыми он очень гордится, считая аристократическими, поднимают мой подбородок, и после недолгого, но очень критического осмотра, он выносит вердикт: — М-да… Все пропало! Хуже ты выглядеть будешь только в гробу. Но тогда тебя хоть накрасят прилично, я сам за этим прослежу. А сейчас… Мэйк смывать нас не учили, нет? — продолжая вертеть мое лицо и так и эдак на свету, не прекращает придираться он. — И что за винишко ты прибухивала? От тебя разит как от моих строителей после аванса! А ну бегом в душ! — он возмущённо притопывает ногой. — Я что, зря всю душу вложил в твою
— Душу в душ… Валенька, да ты поэт! — посмеиваясь, я отстраняюсь от него, чувствуя себя и вправду грязной и липкой. — Можешь использовать как слоган на своих визитках. Душ с душой! Ваш душ не душный, а душевный! Ты, кстати, тоже не тюльпанчиками с дороги пахнешь. Но я тебя все равно люблю.
— А я тебя нет! — возмущённо кричит дизайнер, начиная истерично ощупывать и обнюхивать себя. Я осознанно наступаю ему на больную мозоль — Вэл считает, что у него компульсивное расстройство и моется по десять раз на дню, даже в поездке не изменяя гигиеническим салфеткам, бутылке с водой и эко-дезодоранту, не вредящему коже и окружающей среде. Могу представить его мучения, когда, добираясь сюда из области на перекладных, он забегал на каждой остановке в общественный туалет, менял футболку, обтирался салфетками, страдая от неэкологичности окружающего пространства. Но не поддеть в ответ я его не могу. Такое уж у нас общение уже много лет.
— Ты надолго? — кричит он мне вслед, успев раздеться до пояса и нервно прохаживаясь из одного угла в другой. — Мне тоже надо ополоснуться… Я чувству на себе враждебную микрофлору!
— Ты только трусы оставь, самое важное береги от враждебной микрофлоры! — смеюсь я уже в открытую, поднимаясь по ступенькам в ванную и автоматически проводя рукой по кирпичным стенам. Нет, я не буду думать, не буду вспоминать — ни здесь, ни внутри, в душевой кабинке. Ничего не буду вспоминать. Вэл сказал, что всё проходит, и я очень хочу верить ему.
— Сучка! — кричит он мне вслед, и последнее, что я слышу перед тем, как захлопнуть тяжёлую дверь, это как, не прекращая метаться по квартире, он проговаривает свои вечные аффирмации: — Я отторгаю от себя любой негатив… блядь, это что, крошки на полу? Ничто плохое не может причинить мне вред… Вселенная одаривает меня благами и здоровьем, счастьем и светом, убивающим микробы… Почему мусор не вынесен, Полина, что за сарай ты развела в моем интерьере!!
Не знаю, что бы я без него делала сейчас. Только осознание того, что внизу бегает и истерит мой вечно буйный друг, одно присутствие которого заставляет улыбаться, не даёт мне опять зареветь в лучших традициях мелодрам — под душем, размазывая по лицу слезы вперемешку с водой. Здесь все еще слишком наше, мое и Артура, слишком неправильно общее и каждая деталь отдаёт у меня в ушах его голосом.
«О, вот это моя тема! Особенно гель с клубничкой»
Его смех звучит как будто рядом — зло отмахиваясь, беру этот самый гель с клубничкой и щедро выдавливаю его на мочалку-вспениваешь. Все, Полина, сегодня новый день, время страданий вышло. Ты и так отвела на это целые сутки. Дальше нельзя запускать, нужно блокировать все мысли и не вспоминать все другие слова, сказанные здесь — иначе я просто размажусь по стене, Вэл не дождётся меня и спустя час будет вытаскивать из этой кабинки, пока я буду цепляться за бортики и рыдать взахлеб, а это уже совсем позор. Кроме того, не уверена, что он сможет дотащить меня вниз и не поскользнуться.
Вот и ещё одна причина взять себя в руки.
Именно об этом я думаю, намыливая голову и выдавливая лёгкую и нежную пену с мочалки на тело, после чего включаю самую холодную воду, чтобы она окатила меня и привела в сознание. Ледяная струя хлещет сверху как орудие пытки, обдавая неожиданным жжением спину и не до конца затянувшиеся на коже потёртости и счёсы о деревянный пол и шершавую плитку здесь, в ванной. Вот они, последствия наших с Артуром неудержимых порывов по всему дому. Точно как последствия наших резких и бездумных решений — сначала страсть застилает глаза, адреналин бьет в голову, ты не чувствуешь боли, не думаешь о будущем. А потом эйфория спадает, и становится больно. Какая-то эмоциональная наркомания, раздраженно думаю я, выходя из кабинки и набрасывая одно полотенце на плечи, а вторым промакивая волосы. Сначала кайф, такой острый и яркий, что не жалко и умереть, после — ломка-отходняк, главное в этот момент не сорваться, — а потом… потом это проходит.