Николай II
Шрифт:
«Ваше Величество, если бы вы…» — но продолжать не мог. Царь ответил ему с удивительным бесстрастием: «Вы думаете, обошлось бы?» [106] .
По другому свидетельству, царь якобы снял шапку перед иконой в вагоне и сказал: «На все Божья воля, я давно должен был это сделать…».
Отречение государя не только за себя, но и за наследника не было предусмотрено русской традицией и поначалу вызвало сомнения уполномоченных Думы [107] .
106
У Шульгина: «Государь посмотрел на меня и, может быть, прочел в моих глазах чувства, меня волновавшие, потому что взгляд его стал каким-то приглашающим высказаться…
107
Отречение за наследника не просто не предусматривалось традицией, а прямо запрещалось законом о престолонаследии, а потому, будучи незаконным, могло быть затем объявлено недействительным. (Прим. перев.)
Однако им ничего не оставалось, кроме как принять отречение царя в пользу своего брата. Генерал Рузский, который был с царем на протяжении всего времени его пребывания в Пскове, в своих воспоминаниях писал, что царь, сопротивляясь поначалу требованиям об отречении, признался, что ему надоело приносить России несчастья, но что он сомневается, сумеет ли новый правитель спасти положение и не будет ли жертва бессмысленной. Сам Рузский в долгом ночном телефонном разговоре с Родзянко выразил надежду, что с созданием нового правительства требования Петрограда в достаточной степени удовлетворены и отречение не нужно. Из этого разговора генерал вынес впечатление, что либо Родзянко больше не контролирует положение, либо обманывает и Рузского, и царя. Поэтому генерал, подобно многим тогдашним офицерам, которые прожили долгую жизнь и в недавние годы лично делились воспоминаниями с автором этой книги, упрекает Алексеева за самоуправство, поспешность и нарушение присяги, когда тот разослал командующим телеграммы с утверждением, что отречение необходимо. Рузский обвиняет также Родзянко в сокрытии истинного положения вещей.
До прибытия депутата Шульгина, который был лояльным защитником династии, и Гучкова, который к царю относился критически, но был здравомыслящим политиком, Рузский надеялся, что отречение еще можно отменить, и послал об этом телеграмму в Петроград. Он приказал при появлении уполномоченных Думы доставить их к нему, чтобы обсудить положение до их встречи с царем. Однако вышло иначе: царь, не подозревая о распоряжении Рузского, велел вести депутатов прямо к нему, как и произошло.
Манифест об отречении явился одновременно и последним патриотическим призывом:
«Ставка. Начальнику штаба
В дни великой борьбы с внешним врагом, стремящимся почти три года поработить нашу Родину, Господу Богу угодно было ниспослать России новое тяжкое испытание. Начавшиеся внутренние народные волнения грозят бедственно отразиться на дальнейшем ведении упорной войны. Судьба России, честь геройской нашей армии, благо народа, все будущее дорогого нашего Отечества требуют доведения войны во что бы то ни стало до победного конца. Жестокий враг напрягает последние силы, и уже близок час, когда доблестная армия наша совместно со славными нашими союзниками сможет окончательно сломить врага. В эти решительные дни в жизни России почли мы долгом совести облегчить народу нашему тесное единение и сплочение всех сил для скорейшего достижения победы, и в согласии с Государственной думой признали мы за благо отречься от престола Государства Российского и сложить с себя верховную власть. Не желая расстаться с любимым сыном нашим, мы передаем наследие наше брату нашему великому князю Михаилу Александровичу и благословляем его на вступление на престол Государства Российского. Заповедуем брату нашему править делами государственными в полном и нерушимом единении с представителями народа в законодательных учреждениях на тех началах, кои будут им установлены, принеся в том ненарушимую присягу. Во имя горячо любимой Родины призываем всех верных сынов Отечества к исполнению своего святого долга перед ним повиновением царю в тяжелую минуту всенародных испытаний и помочь ему вместе с представителями народа вывести Государство Российское на путь победы, благоденствия и славы. Да поможет Господь Бог России.
Для сравнения текст отречения императора Вильгельма, которое произошло через полтора года после отречения царя Николая
«Настоящим отрекаюсь на будущее от прав на корону Пруссии и связанных с ними прав на корону Германской империи. Равным образом освобождаю всех государственных служащих Германской империи и Пруссии, а также всех офицеров, унтер-офицеров и рядовых флота, прусской армии и воинских контингентов союзных государств от присяги, принесенной мне как императору, королю и верховному главнокомандующему. Ожидаю, что они будут помогать восстанавливать порядок в Германской империи лицам, к которым перейдет фактическая власть в Германии, защищать немецкий народ от грозящих ему анархии, голода и иноземного господства.
С подлинным верно: подписано Его Величества собственной рукой и скреплено императорской печатью.
Николай в последний раз отправился в Ставку в Могилев, чтобы проститься с армией. В ночном поезде, сидя один в вагоне, сорокадевятилетний монарх заносил в дневник события последних часов:
«Рузский пришел утром и дал прочесть запись его долгого разговора с Родзянко. Положение в Петрограде таково, что образованное Думой министерство не может что-либо сделать, так как с ним борется социал-демократическая партия в лице рабочего комитета. Рузский передал этот разговор в Ставку, а Алексеев всем главнокомандующим. К 2 1/2 часам пришли ответы от всех. Суть их та, что во имя спасения России и удержания армии на фронте в спокойствии нужно решиться на этот шаг. Я согласился. Из Ставки прислали проект манифеста. Вечером из Петрограда прибыли Гучков и Шульгин, с которыми я поговорил и передал им подписанный и переделанный манифест. В час ночи уехал из Пскова с тяжелым чувством пережитого. Кругом измена, и трусость, и обман!».
Глава 5
ПРОЩАНИЕ С ПРОШЛЫМ
Когда Николай едет в Могилев, он уже не царь России. Но и не свободный человек, который может распоряжаться своим хотя бы ближайшим будущим. Он рассчитывает поселиться с семьей в Ливадии в Крыму или, если ему этого не разрешат, уехать к родственникам в Англию. Мог ли он знать, насколько иллюзорны эти мечты? Сейчас он хотел, по крайней мере, попрощаться с армией и еще раз призвать ее к борьбе с врагом на благо России.
3 (16) марта он телеграфирует своему брату, великому князю Михаилу Александровичу, в чью пользу вчера отрекся:
«Его Императорскому Высочеству Михаилу
Псков, 3 марта 1917 года
События вчерашнего дня побудили меня к этому бесповоротному шагу. Прости, что перекладываю эту ношу на тебя и не смог этому воспрепятствовать. Однако остаюсь твоим верным и преданным братом. Возвращаюсь в Ставку и надеюсь, что через несколько дней смогу уехать в Царское Село. Усердно молю Бога за тебя и твою державу.
Василий Орехов находился на вокзале в Петрограде, когда уполномоченные Думы вернулись из Пскова с документами об отречении:
«Я стоял в огромной толпе, ожидавшей делегацию у вокзала. Из здания вокзала вышли Гучков и Шульгин и прошли совсем рядом со мной, направляясь в свой вагон. Как сейчас вижу: Шульгин размахивает над головой листом бумаги и кричит: «Его Величество царь отрекся, да здравствует царь Михаил Второй!».
Многого уже не припомню. Хотя этого и можно было ожидать, и я, и все прочие были потрясены. Но ведь известие об отречении царя в пользу своего брата означало, что монархия сохраняется. Чувства перемешались — подавленность возникшим положением, усталость от войны, так что следовало принять любое решение».
Между тем новоиспеченный царь Михаил созвал совещание. По соображениям безопасности оно проходило на частной квартире в Петрограде, куда Михаил спешно перебрался после получения телеграммы от брата. В нескольких шагах от Зимнего дворца он встретился с членами Временного правительства, которые должны были стать его будущими министрами.
С тех пор как триста лет назад взошел на трон первый Романов, шестнадцатилетний Михаил Федорович, на Руси ходило поверье, что при царе Михаиле II будет захвачен Константинополь. Брату Николая Михаилу было тридцать девять лет; он не интересовался ни властью, ни политикой. Он был военным и, командуя войсками в Галиции, заслужил Георгиевский крест.