Никто

Анджеевский Ежи

— Эй, стражи!

Тут они в миг опамятовались и вбежали в опочивальню.

— Сон у вас каменный, — хмуро и угрожающе молвил Одиссей. — А может быть, вам снилось, что вы стоите на страже?

Их молчание он воспринял как признак раскаяния. И сказал уже более мягко:

— Не хотелось бы уезжать с гневом в душе. Потому я прощаю вас. Но этого шута возьмите и выпорите его хорошенько. Не слишком жестоко, но и не слишком нежно. Хорошенько!

Стражи, обрадованные, что избежали наказания, тем поспешней и бесцеремонней схватили шута под руки. Смейся-Плачь не сопротивлялся, только на пороге

уперся что было силы ногами и, обернувшись к лежавшему в темноте Одиссею, произнес кротчайшим, немыслимо ласковым тоном:

— Не тужи, Одиссей! Задница у меня железная.

34. Сон Одиссея недолог — заснул он только на заре.

Я быстро бегу. Я устал. Задыхаюсь. Меня ослепляет свет. Я бегу среди света, бегу с закрытыми глазами. Но я знаю, что бегу по коридору, очень длинному и узкому коридору. То в гору, то спускаюсь. Нет, это скорее лабиринт. Когда на миг приоткрываю глаза, я нигде не вижу дверей. Приоткрываю лишь на миг, боюсь ослепнуть. Никаких дверей. Однако я слышу, что за моей спиной время от времени они хлопают с ужасным грохотом.

Он проснулся с таким ощущением, будто ударился о твердую каменную стену. Не сразу сбросил с себя овчины и сел, облокотясь о широко раздвинутые колени. Пели петухи. 35. Одиссей спешил отправиться в плаванье, потому и казалось всем на Итаке, будто время идет быстрее, хотя для него самого оно словно замедлило ход, и он не отдавал себе отчета в том, что бурлившее в нем внутреннее нетерпение обращено прежде всего на окружающих, понукает их, подстегивает, а в нем самом оставляет лишь пустоту — быть может, ради того, чтобы она заполнялась смутной тревогой. Впрочем, в атмосфере свадебного веселья, среди музыки, песен и суматохи, часы полетели быстрее обычного — рассвет раньше озарил небесные высоты и словно быстрее легли на землю тени сумерек, ночью же воцарился буйный, не знающий меры разгул оргий, как если бы сам Вакх с шумливой, буйствующей свитой бродил по острову взад и вперед, находясь повсюду одновременно.

Был месяц июнь, днем стоял нестерпимый зной. Однако ночь обещала принести бодрящую прохладу.

36. В отличие от отплытия двадцать лет тому назад, когда отправлявшихся на троянскую войну мужей провожали, собравшись на берегу, многочисленные их семьи, домочадцы, слуги и простолюдины Итаки, ныне Одиссей пожелал, чтобы подготовленный к плаванью корабль отчалил утром как можно раньше и без толпы провожающих.

— Мы не хотели бы, — объявил он от имени своего и своих спутников, — оставлять позади себя слезы и горестные вопли. Лучше будем думать о радости, с какой вы встретите наше победоносное возвращение. Все мы вооружены как пристало отважным и доблестным мужам, однако едем не за тем, чтобы сражаться и убивать. Мы хотим вызволить нашу молодежь, если ее свобода насильно похищена, и обрести то, что нам назначено и предопределено замыслами богов.

После чего он пошел во дворец и спустился там в подвал, куда велел запереть шута. Изрядно выпившему стражу велел посветить лучиной на лестнице и отомкнуть низкую дверь узилища.

— Теперь можешь идти, — молвил он стражу.

Тот, сильно пошатываясь, стал с трудом подниматься по узким крутым ступеням. Одиссей же, светя себе лучиной, вошел в подвал. Сразу же он ощутил сырой холод. Подвал

был небольшой, однако места было достаточно, чтобы Смейся-Плачь мог, опершись спиною о стенку, удобно вытянуть ноги. Рядом стоял полный кувшин с водой и лежала ячменная лепешка, еще не тронутая.

— Приветствую тебя, знатный гость, — сказал Смейся-Плачь, пристально глядя на вошедшего, — садись, пожалуйста, и подкрепись, если проголодался на свадебных поминках.

На что Одиссей:

— Как поживает твой зад?

— Благодарю тебя от его имени, совсем недурно. Хуже с головой.

— А разве с ней когда-нибудь было хорошо?

— Ты же держишь меня ради того, чтобы я изображал полоумного. А в одиночестве я могу думать всей головой. Бедная моя, сожаления достойная головушка, слишком много она думает о тебе.

— Тогда возвращайся к своей роли.

— Увы! Чем тебе хуже, тем быстрее заполняется другая половинка моей головы. Как у Гидры.

— Ты хотел бы, чтобы я для тебя был Геркулесом? [11]

— Знаменитый Геркулес был дурень безумный, но ты его превосходишь, потому как ты дурень по собственному желанию.

— Ты разучился смешить.

— Хочешь, устроим состязание?

— Не буду подвергать тебя такому риску.

— И правильно. Это первое твое разумное слово в этой тюрьме.

11

Имеется в виду один из двенадцати подвигов Геркулеса — умерщвление Лернейской гидры, многоголового чудовища, головы у которого, если их отрубали, тут же вырастали снова.

— Ты можешь из нее выйти.

— А потом?

— Можешь пойти на берег, где мой корабль стоит на причале и ждет.

— Не поведешь меня на поводке?

— Иди!

— Хочешь разыграть драму в тюрьме? А если ты выйдешь отсюда без головы?

— Велю твою голову отрубить и мне приклеить.

— Прекрасно! Слишком прекрасно, чтобы было возможно. Как же ты будешь приказывать, не имея головы? Собственной головы!

— А такенной своей палкой, шут! Кину палку, вот тебе и приказ. Теперь понял?

— О да, милостивый господин! Начинаю понимать, что ты и впрямь можешь стать бессмертным.

— Тем лучше. Теперь иди!

37. Свадебное веселье. Евриклея и Ельпенор в толпе пляшущих.

Ельпенор. Пошли в опочивальню!

Евриклея. А я хочу танцевать.

Ельпенор. Жена должна повиноваться мужу.

Евриклея. Верно говоришь, женушка.

Ельпенор. Что за насмешки? Тебе же доставлял наслаждение мужчина.

Евриклея. И наслаждение презавидное.

Ельпенор. Ну и что же?

Евриклея. Ничего ты не понимаешь, красавчик Ельпенор. Хотя, может быть, это и хорошо, что не понимаешь. Считай, что двойственность твоей природы — это дар природы.

Ельпенор. Я мужчина, а ты мне какие-то загадки загадываешь.

Евриклея. Не пытайся их разгадать. Не то можешь так быстро и внезапно состариться, что смерти пришлось бы явиться за тобой!