Нищий барин
Шрифт:
Потом метнулась в закуток за ширмой — туда, где у меня расположился так называемый санузел. А именно: деревянная лоханка для умывания и стул с дыркой, под которым стоит горшок.
Горшок, конечно, пуст. Ещё бы! Хожу я исключительно в уличный сортир. К тому же он у меня барский, отдельный, просторный, с дверцей на засов. Кроме меня, туда могут заходить разве что гости, если прижмёт. Нет, в горшок я дела делать не привык. Вернее, отвык лет с двух. А ведь зимой придётся! Зимы у нас такие, что и тридцатник вдарить может запросто!
Что ж, пока об этом думать не буду. Я
А Фрося тем временем уже протирает портреты батюшки и матушки, что висят прямо над кроватью. Потом, не теряя темпа, метнулась к столику — разложила бумаги ровными стопками, ножик мой складной убрала на место, крошки смахнула. Следом — шкафчик с посудой: там тоже всё переместилось на свои законные места. Но на этом она не остановилась! Исчезла за дверью, чтобы через пару минут появиться с веником и ведром воды. Шустро почистив ковёр, напоследок переходит к полочке с иконами и книгами.
Обращается с ними бережно, понимает: книги — вещь дорогая. На всё про всё ушло минут пятнадцать, и моя комната приняла вид старинного музея дворянского быта России. Некстати вспоминаю, что я запрещал Матрёне убираться в своей комнате, и вообще был изрядным свинтусом. Хочется сунуть Ефросинье, например, рубль, но что-то останавливает. Разбалую ещё!
Усаживаюсь в полукресло и киваю девушке на стул рядом.
— Псалтырь возьми и садись. Учить читать тебя буду!
Но стать грамотной у моей дворовой опять не вышло.
— Барин, Никодим принять просит! — ворвалась в мою комнату Матрёна.
— Что? Какой к чёрту Никодим?! — возмутился я, приподнимаясь с кресла. — Ты почему без стука?! А если я здесь голый?!
Матрёна остановилась в дверях, скрестила руки на груди и, не моргнув глазом, выдала:
— Что я там не видела-то?
Ну да, логично. Она же меня с пеленок знает. Как пришла пятнадцатилетней девчонкой в дворовые к маменьке, так и осталась. А чего? Баба она хозяйственная, непьющая, честная. Готовит хорошо, даже по меркам будущего. Вот только наглости в ней через край!
Сейчас не пойму что-то: это я ворчу, или Алексей Алексеевич внутри меня голос подаёт?
— И чего ты голый будешь? — с подозрением глянула на меня прислуга.
Фрося, сидящая рядом, покраснела как мак! А значит, мысли у неё… В общем, нравится мне их направление.
— Я для примера сказал! Какой Никодим?
— Нешто позабыл? — всплеснула руками Матрёна. — Посыльный от соседа нашего Елисея Пантелеймоновича! Привез бочки на телеге.
Из моей комнаты двор не видать, так бы заметил, наверное, гостя. Иду в залу, где уже сидит мужичок довольно плутоватого виду. Одет неброско, но видно, что хорошего качества у него и одежда, и обувь. Начищенные сапоги, новенький картуз из добротного сукна, который Никодим, не сильно смущаясь, положил прямо на стол.
— Барин, не извольте сумлеваться, всё, что обещал хозяин мой, привёз! — радостно сообщил новость мужик, но прозвучало это без угодливости, без привычного крепостного заискивания. Впрочем, и снисхождения в голосе тоже не было —
— И письмецо вам! — добавил он, вытаскивая из-за пазухи сложенный вдвое лист. — Ответа ждать?
На кой-чёрт мне эти бочки сдались? Я тогда только попал в это тело, голова ещё кружилась от всего нового, вот и совершил обмен дурацкий: пистолет отцовый с историей, на четыре бочки сменял. Пистолет! Настоящий, боевой, трофейный — и променял на тару! Ну не глупец ли? Ладно… Если не пригодятся, продам.
Разворачиваю сложенный лист бумаги. Никакой печати, никакого конверта нет. Читаю:
«Лёшка, до Петрова хочу за кабаном пойти! Девятыго к обеду приезжай. Будет М. и А. Возьми то, что у Зернова купил.»
Размышляю. «До Петрова» — это, наверное, до начала поста. Когда он, не знаю, кстати. Кто такие М. и А. — загадка. А вот что привезти просят, тут ясно — шкатулку с курительными принадлежностями. Очевидно, именно из-за неё меня и зовут, потому что охотник из меня, мягко говоря, никакой. Ни в прежней жизни, ни в этой.
Если честно, приглашение это меня даже обрадовало. Скукота тут — просто жуть! Решаю поехать, хоть посмотрю на других своих соседей и на этих самых М. и А. Вдруг это, например, Маша и Аня?
— Чернила неси и перо! — командую я Матрёне, но неожиданно писчие принадлежности приносит Фрося.
Уже разделили обязанности? Скорее всего. Я принимаю чернильницу, раскрываю крышку и сразу замечаю разницу — чернила хорошие, густые, не водянистые. Не та жалкая бурда, что была в доме до моего попадания сюда. Самодельные. Вот и пригодилась покупка, сделанная в Костроме! Вовремя я тогда догадался подкупить добротных чернил, теперь хоть писать не мученье.
Надеюсь, Владимир успеет вернуться с конём, ведь иначе придётся ехать на бричке. А, собственно, почему бы и нет? Бричка — дело надёжное, это тебе не в седле трястись, а с комфортом прокатиться. И Тимоху возьму с собой — должен же он вернуться к тому времени… Сегодня седьмое, значит, послезавтра с утра выезжаю. До Мамайки — соседского имения — примерно верст двадцать. Если выехать часиков в шесть утра, то к обеду как раз буду на месте.
Весь следующий день ушёл на подготовку к визиту. Сначала баньку принял, потом Матрёна меня постригла. Дальше самое сложное — бритьё. Бритва у меня есть — целый бритвенный набор, папкин бывший. Но сама бритва — это нечто. Жуткая штуковина, похожая на миниатюрный тесак маньяка-парикмахера. Станков бритвенных, похоже, ещё не изобрели. Спрашивал и в магазине, и на рынке в Костроме — никто и слыхом не слыхивал о таких. Может, самому изготовить? Вещь-то не сильно хитрая.
Матрёна и дорожную одежду, и для охоты аккуратно сложила в саквояж. Видать, привычная к сбору барина на охоту. А вечером вернулся и Тимоха, причем был он побитый, с фингалом под глазом да ещё и босиком!
Я уставился на него в полном недоумении. Овец купил, пять штук. Ещё и мешок с собой какой-то тащит — значит, деньги не просохатил. Но вот вид у него…
— Ты где так умудрился? Дрался с кем? — изумленно разглядываю конюха, которому, вижу по глазам, неловко.