Ночь с открытыми глазами
Шрифт:
Как получилось, что Игорь послал гостя за бутылкой? Не видел в этом ничего особенного, между ними никогда не существовало никаких условностей. Петренко? Нет знакомых с такой фамилией, и Нэмир никогда ее не называл.
Хотя читательский билет Петренко мог попасть в карман Нэмира при обстоятельствах, не имеющих отношения к станции Космос, в этом тоже была зацепка. Значит, искать… В «Экспрессе» — ни одного Петренко. В городе четыре семьи с такой фамилией, и Могилев не поленился выяснить, что никто из них не имел никогда московской прописки, а значит, не мог получить постоянного, с твердыми корочками, читательского билета в Ленинской библиотеке. Оставалось послать туда запрос — по номеру узнают владельца, а в ожидании ответа нащупывать
«Экспресс…» Могилев никогда не был таким уж ретивым болельщиком и не особенно интересовался футбольной жизнью. Эти пробелы приходилось теперь затягивать на живую. Он читал спортивную литературу, расспрашивал знакомых, листал подшивки «Советского спорта», городской газеты, областной, стараясь ничего не пропустить…
Долгое время «Экспресс» не то что в стране, а и в области не очень-то котировался. Команда играла во второй лиге и что ни год, занимала то третье, то второе место от конца. К середине сезона во время матчей ветхие трибуны старого стадиона пустовали, да и как тому не быть, если встречи оканчивались «ноль-ноль», «один-один» или со знаком минус для «Экспресса». Неподражаемы были только отчеты о них в городской газете «Металлист». Читая эти заметки, Могилев сам ощущал себя на месте журналиста, которому нужно и подбодрить земляка-болельщика, расстроенного донельзя, и туманно посулить на будущее «нечто хорошее», когда на самом деле ничего хорошего не ожидалось. В общем, когда «Экспресс» за несколько туров до конца сезона благополучно занял последнее место, газета утешалась тем, что расстояние между первым и последним местом всего восемь очков… Один матч на своем поле был проигран «два-три». «Металлист» на следующий день писал:
«Счет 3 : 1 в пользу противника не обескуражил наших ребят. Они устремились вперед и, сломив оборону соперников, уверенно отквитали еще один мяч…»
Все переменилось, когда тренером стал Владимир Алексеевич Цунин. Говорили, что раньше он работал с другой командой из этой же лиги, и там у него дело не клеилось. А тут словно встретились двое, самой жизнью друг для друга предназначенные. Приехал Цунин в конце осени, и уже на следующий год команду было не узнать. Вторым в своей зоне стал тогда «Экспресс». Еще год — первое место в подгруппе, в межзональном турнире победителей, выход в первую лигу…
Цунина хвалили еще и за то, что он не приглашал «варягов» из других городов, ребят набирал здесь же. Раньше о причинах неудач «Экспресса» говорили: денег не хватает, не ассигнуют на то, на это — от Владимира Алексеевича и таких жалоб никто не слыхал. А команда уже на пороге высшей лиги, в матче на кубок СССР выиграла у москвичей. Единственный гол, как бывало часто, за Нэмиром. Вот как описывал тот же «Металлист» робкую беседу своего корреспондента с тренером после этой встречи:
«Нам долго не удавалось вызвать Владимира Алексеевича на откровенность. Это человек большой скромности, он не любит рассказывать о себе. Неохотно говорит и о своей команде, ее успехах: ведь в каждом из них — доля его огромного труда, он ощущает не только себя частью своего коллектива, но и свой коллектив — словно бы частью самого себя… И все же он не мог не поделиться с нами:
— Дружная у нас команда, слаженная, каждый за всех — это и есть главный секрет успеха!»
Ничего себе «поделился»…
«Экспресс», хозяевами которого считались вагоноремонтный завод и железнодорожный узел, давно уже стал общегородским детищем, гордостью и славой. На вечерах и торжествах Цунин сидел рядом с самим Степаном Емельяновичем, директором — недавно назначенным — известного металлургического завода. Новый стадион до Владимира Алексеевича строился в городе двенадцать лет, и конца было не видать, теперь Степан Емельянович приложил руку — и очень быстро под козырек подвели. Прекрасный, современный стадион, поле, как в Лужниках, дорожки битумные…
Сейчас «второй
— Я получил ваше приглашение, — не без некоторой иронии начал Цунин, — в необычной, правда, форме. Поставлены точные часы, — он бросил повестку на стол. — Должен сказать, что моя работа отнимает двадцать четыре часа в сутки.
— Я не собираюсь… долго задерживать, Владимир Алексеевич, — ответил Могилев, неожиданно проглотив слово «вас». — Вероятно, вы сами догадались, о чем будет речь.
— Нет. — Откинув голову, Цунин сказал, как припечатал. Взгляд его, сопровождающий это резкое «нет», можно было понять по-всякому, например: «Что у меня может быть общего с милицией?»
— Разве вы не знаете, что Нэмир Кравец, ваш футболист…
— Минуточку, — поднял руку Цунин. — Этого человека мы исключили из наших списков, из списков наших знакомых и больше не считаем, что он имеет к нам какое-либо отношение.
— Но мы расследуем обстоятельства его гибели, — Могилев начал запинаться, — вы его хорошо знали…
— Хорошо знали, а теперь не желаем знать. Кстати, товарищ лейтенант, вот что, Сегодня я здесь и отвечу на все ваши вопросы. Вы уже разговаривали с нашими ребятами, приходили на тренировку — я должен сказать, что в таких случаях нужно прежде всего обращаться ко мне, а не к ним… Если вы немного болельщик, вы сами представляете, какая у нас напряженная жизнь. Мы боремся за высшую лигу. Это требует… За успехи в спорте вообще платят жизнью, не как думают некоторые наши обыватели. А такие вызовы, — он покосился на повестку, — допросы, вы сами представляете, как они действуют на людей, на их нервы, на их… Так вот, товарищ лейтенант, я полагаю, что наш сегодняшний разговор на эту тему будет последним. Тем более — с футболистами. Поставьте себя на место человека, которому предстоит ответственнейший матч, а его вызывают в милицию для «дачи объяснений», как у вас в повестке написано, — Цунин, прищурив глаза, слегка улыбнулся и покачал головой. — Я полагаю, что вы сделаете выводы. А сегодня я к вашим услугам.
— Прежде всего я хочу, чтобы вы… — начал Могилев и остановился. Нужно было собрать мысли, разбежавшиеся от цунинской тирады. — Мне хотелось бы знать, что вы думаете…
— О, что я думаю. Футболист уходит, ему мстят — не надо быть гением, чтобы понять ваши поиски. В нашей команде двадцать четыре человека, вместе с тренером и запасными — у вас будет двадцать четыре алиби. Сам я весь вечер 16 мая провел дома — если вам понадобится, я назову людей, которые это подтвердят. Дома были и футболисты. Им полагалось отдыхать — у меня есть люди, которые это постоянно проверяют. За нарушение режима я наказываю… ребята знают, как наказываю, охоты самовольничать нет. Все соответствующие оправки я представлю, но, еще раз, пусть эта приятная беседа будет последней.
Могилев дал ему выговорится и спокойно заметил:
— Вы неправильно меня поняли, Владимир Алексеевич, и не дали закончить мысль. Я вовсе не хотел сказать, что мы подозреваем в чем-то вас или ваших футболистов. Но вы хорошо знали Нэмира Кравца — так вот, что вы думаете о нем как о человеке, о его жизни, его знакомых, может быть, у него были недруги? Вот что нас интересует.
Цунин и сам почувствовал, что с «двадцатью четырьмя алиби» он перехватил, но, не смутившись, заговорил прежним, слегка поучающим тоном: