Ночь с открытыми глазами

Худовеков Николай Валентинович

— Недруги? У каждого из нас они есть. В команде к нему очень хорошо относились, хоть он и был страшно высокого мнения о себе. Человек есть дробь…

— Вы говорите, хорошо относились, Владимир Алексеевич, а мне, будем откровенными, кое-что странным показалось. Я действительно разговаривал с некоторыми вашими футболистами, и никто из них ни капли не пожалел… Ни малейшего не было сожаления, что погиб все-таки человек, с которым многое связано, товарищ, пусть бывший… Такое, не очень хорошее, впечатление у меня осталось, не знаю, правильно оно или нет.

—

А как бы вы отнеслись к человеку, который поднял руку на то, что вы создавали годами?.. Вы сказали, будем откровенны. Вы еще мало знаете. Я собрал наших ребят и сказал, что Нэмир Кравец получил свое, заслуженное, и что если кто-нибудь захочет последовать его примеру, может произойти то же самое… Этих слов вам никто из наших не передал, а вы могли бы, пожалуй, ссылаясь только на них, завести новое дело. Но не стоит, ничего это не даст. Все гораздо проще: я верю в Возмездие. С большой буквы. Если хотите, верю в судьбу.

— Прошу прощения…

— В судьбу, — повторил Цунин. — Верю, что она рано или поздно платит по заслугам. Разве у нас мало людей, которые искренне верят в бога? Вам это не кажется удивительным? А у меня другое. Сразу не объяснишь, потребовалось бы рассказать всю свою жизнь, — уже доверительно продолжал он. — В юности, например, я принадлежал к «отвергнутым», теперь появилась такая социальная категория для подростков, тех, которые не могут найти себе друзей, добиться их привязанности. Я искал ее, меня третировали. Тут или не тут, а может быть, через людей, о которых я не хочу рассказывать, но у меня отлилась вера в то, что судьба, в конце концов, оплатит мой счет. А чем жить в такой ситуации, как моя, если не верой, не надеждой? Судьба оказалась справедливой. Тем, кому я мысленно посылал проклятия, не повезло в жизни. Извините, в лирические воспоминания ударился… — Взгляд Цунина при этих «лирических воспоминаниях» стал таким, какой, вероятно, бывает у милосердной судьбы, когда она решается оплатить чей-то жестокий счет.

— Я верю, что неблагодарность тоже должна быть наказана, если бы это сейчас не произошло с Нэмиром, рано или поздно он все равно сломал бы себе шею. По-моему, судьба очень часто все решает по справедливости… наблюдать только нужно. И можем ли мы, я в особенности, пожалеть такого человека? Мы создали команду, мы только начинаем расти, а тут находятся . . . которые продаются. Представьте себя на моем месте. А если уж убивать, скажем, из рогатки, так нужно было того зазывалу, Борисова, удивительно противный человек. Разрешите воды? Разволновался…

На самом деле Цунин безукоризненно владел собой. Он никогда и ни с кем не шел на откровенность просто так, потому что «потянуло». Своей полуцинической-полуиронической исповедью он думал совсем морально обезоружить зеленого, как ему казалась, милицеишку. Но так не случилось. Могилев уже поборол в себе некоторое замешательство перед «вторым человеком в городе», а слова, которые он услышал, — хотя, конечно, далеко не все принял всерьез — настолько противоречили его собственным убеждениям, что теперь в Цунине он уже видел одного из своих моральных противников,

тех, с кем вступал в психологические поединки.

Когда тренер, выпив воды, поднял на него взгляд, Могилев очень хотел закатить ему хорошую отповедь, что жизнь человека ценится вовсе не такой валютой, как трактует Цунин… Но сдержался и спокойно сказал:

— Я вас прошу, Владимир Алексеевич, вот вам листок бумаги, сядьте за столик, пожалуйста, в соседней комнате, вам никто не будет мешать. Напишите все, что вы знаете о жизни Кравца, его знакомых, как он относился к, вам, к товарищам.

Цунин, опять недобро сощурив глаза, молча взял бумагу и направился к двери.

— Про судьбу и возмездие можете не писать, — продолжал ему вдогонку Могилев. — Кстати, все ваши ребята придерживаются такого же мнения… насчет судьбы и Нэмира?

— Все ли, не знаю, — бросил Цунин через плечо. — Но я еще раз говорю, не очень желательно, чтобы вы допрашивали всех. Я полагаю, что этого не захочет и Леонид Михайлович Вишунов, ваш уважаемый начальник, мой большой друг и ярый болельщик…

К Леониду Михайловичу и идти пока особенно не с чем, подумал, оставшись один, Могилев. Не доказано даже убийство ли это. Правда, один из жителей села рассказал, что незадолго до катастрофы он видел на рельсах две человеческие фигуры, но если танцевать только отсюда… Стоп, две фигуры… Могилев схватил телефонную трубку, набрал институтский номер Подосенова:

— Здравствуйте, это опять… Хорошо, что узнали. Слушайте, я хочу уточнить одну вещь: вы говорили, что ваш друг пришел в зеленом свитере…

ГЛАВА 4

— Черт возьми, — говорил Могилев, расхаживая по комнате и нервно ероша волосы, — так я и не научился от этого защищаться…

Его друг Сергей в ответ на королевский гамбит, которым начал партию Виталий, поставил своего черного слона перед королем. Дальше последовал жестокий удар по флангу белых.

— Но ведь есть какая-то защита! — продолжал в отчаянии Могилев. — Я слышал, что, по теории, твоего «страшного» слона тут ждет гибель. Может быть, раскроешь секрет?

— Да-а, — лениво протянул Сергей, растягиваясь на кушетке, где они только что играли, — тебе раскрой, глядишь, встретимся в городском турнире… Честно, я сам не знаю, как защищаться, подумать надо. Таш! — крикнул он через стену. — Долго ты еще там шипеть будешь?

— Это не твоя жена шипит, а картошка жареная, — комически поправил Виталий.

— Когда они шипят, голоса у них одинаковые. Таш, не прикрывай ее крышкой, упаришь, весь вкус пропадет. И вообще, ты там скоро? Гости хотят. — Из кухни женский голос отвечал что-то неразборчивое. — Ладно, — Сергей, подмигнув Виталию, энергично спрыгнул с кушетки, так что вслед за ним свалилась доска с фигурами. — Хозяйка опаздывает, сделаем «открытие» без нее. — Он поднял с полу бутылку «Рислинга», немного налил в стаканы. — Давай для аппетиту.

— Неэтично, друже, — рассеянно покачал головой Могилев, — за здоровье именинника без его супруги.