Ночь с открытыми глазами
Шрифт:
— Простит. За здоровье именинника будем пить всей компанией, — сказал Сергей, — а сейчас, — добавил он негромко, — за успех того дела, за раскрытие…
— Да, — махнул рукой Виталий, — за это и пить не стоит. Говорю же, не научился я с такими «слонами» воевать. Знаю, один-два хода правильно сделать нужно, а найти не могу. В оперативном отряде до чего было здорово. Помнишь, как в рейд ходили? Все на своем месте: мы — это мы, они — это они. Раскуси такого слона, если он на каждом шагу законными статьями сыплет. Конечно, мы уметь должны. Я не знаю, научусь ли. Пока на вооружении у сторон чистая логика — скользю… скольжу,
— Так ты и не узнал, кто этот Петренко?
Сергей Чарусов и Виталий Могилев еще в пору заводской своей жизни — теперь казалось, такой далекой — работали вместе в оперативном комсомольском отряде, были внештатными сотрудниками милиции. Потом один по горкомовской рекомендации поступил в уголовный розыск, другой — «по зову души» — потянулся в журналистику. Друзьями они все равно оставались неразлучными, не помешало этому и то, что Сергей в прошлом году женился. Как газетчик, он «шефствовал» над милицией, народными дружинами, комсомольскими отрядами. Понятно, что Могилев иногда с ним делился и тем, что полагалось «для служебного пользования».
— Не узнал, — ответил он, — какая-то чертовщина, клубок противоречий. Из Москвы ответили: в Ленинской библиотеке билет с таким номером в самом деле был у Петренко, Вячеслава Ивановича, студента института стали и сплавов. Звоню в институт — он его закончил три с половиной года назад и поехал по распределению к нам, на металлургический завод. И отсюда подтверждение в Москву пришло: явился на работу. А захожу в заводской отдел кадров — не было в том году такого молодого специалиста. Будто назло, трое Вячеславов Ивановичей, двое закончили институт стали и сплавов, но ни один не Петренко. Инспектор, который тогда был, конечно, уже не работает, несколько их сменилось. Что скажешь?
Сергей ничего не успел сказать: вошла Наташа, которая неизвестно когда уже сменила кухонное платье на гостевое. На смешливо покачала головой, взглянув на стаканы.
— Не сердись, Таш, — подошел к ней Сергей, — мы решили аппетиту побольше нагнать для твоей картошки. Готова она? Я сам притащу сковородку, ты присаживайся пока с гостем.
Виталию нравилось бывать в этой семье — одной из тех, где умеют открыто и в то же время ненавязчиво для посторонних любить друг друга. Наташа работала в медицинском институте, познакомились они в прошлом году в экспедиции, где Сергей проводил отпуск, — при необычных, очень романтических обстоятельствах познакомились, даже, рассказывали, чуть не погибли оба. Наташу никто бы не назвал красивой: смуглая, с косящими немного глазами, вдобавок очки придавали ей чересчур уж интеллектуальный вид. Но стоило поставить себя на место Сергея в тот момент, когда она начинала разговаривать с ним — именно с ним, и именно когда начинала — встретиться с ней глазами — чтобы понять: если ему не любить ее, такую, то кого же…
Здесь не нужно было друзьям, как в пошловатой, хотя и популярной песне, «делить счастье на три части», не приходили в голову унылые мысли о том, что, дескать, самому-то давно вышло время семью завести. Виталий здесь отдыхал, как раньше, бывало, под душем после жестокой, горячей заводской смены. А вот сегодня — такой вечер, друг именинник, а нерадостно, в голове все утренний разговор с начальником отдела Леонидом Михайловичем Вишуновым, которого Цунин, кажется, не зря назвал своим (большим
— Ты слышал, что такое презумпция невиновности? — устало говорил Вишунов. — А у тебя получается какая-то «презумпция виновности». Ты даже не знаешь, почему, по каким мотивам твой потерпевший ушел из «Экспресса», а связываешь его гибель непременно с этим обстоятельством.
— …за Зурбаган! — встряхнул Виталия Сергей своим громким, по-мальчишески озорным возгласом.
— Что? Какой Зурбаган? — не сразу очнувшись от своих мыслей, спросил Могилев. Наташа рассмеялась.
— Это я у нее спрашиваю, — объяснил Сергей, — куда мы в отпуск поедем. Она говорит: «Конечно, в Зурбаган, куда еще с тобой».
— А скоро у вас отпуск?
— Уже через пять дней, — вскинул голову счастливый именинник. — Давайте, в самом деле, последний тост за Зурбаган, дьявол его знает, где он находится, но где-то есть, разве не так? Затянем: «Надоело говорить и спорить…»
— Закурить можно? — перебил его Виталий. — Э, я знаю, у вас только на балконе. — И несмотря на протестующее Наташино: «Закуривай здесь!» — открыл дверь в холодные сумерки.
Сергей вышел за ним.
— Так как ты собираешься распутывать свой клубок противоречий? — негромко спросил он, без всяких предисловий возвращаясь к прерванному разговору.
— Друг ситный-мартенситный, — ответил Виталий, — если бы все дело было только в этом клубке. Мой высокочтимый начальник велел больше не беспокоить Цунина и его команду, «пока не появятся обоснованные данные». Получил, должно быть, внушение от Степана Емельяновича или от других меценатов нашего футбола. А как они появятся, данные, если не беспокоить? У Цунина двадцать четыре алиби — проверить бы каждое из них для начала, да попристальнее. Каждое цунинское слово надо выверять и проверять. Для меня одно ясно, что он не может работать тренером, пусть даже и не имеет отношения к тому случаю. Или у нас первое дело — мяч, а потом все остальное? Тренер, по-твоему, воспитатель? А что воспитает этот человек с повадкой циника и верой в судьбу, которая всегда за него? За него, пока в роли судьбы, например, Степан Емельянович, главный наш болельщик…
— Слушай, — спросил Сергей, — а ты в самом деле уверен, что это убийство?
— Нет! — почти крикнул Могилев. — У меня тысяча вариантов, как объяснить всю историю, даже не самоубийством, а просто несчастным случаем. И чужой плащ на потерпевшем: машинист наехал на человека в плаще, а у нэмировского друга провал памяти, он утверждает, что никакого плаща не было, один зеленый свитер. Формально все можно объяснить, никого тогда беспокоить не надо будет, тем более о погибшем плакать некому: семьи нет, для друзей — предатель, не жалко…
— Ужас, как подумаешь…
— Поставим резолюцию — «несчастный случай», закроем дело и забудем, что вероятнее всего, эта история — тонко рассчитанная месть.
— Значит, ты уверен?..
— Я говорю, ни в чем я не уверен. Пусть ищут какого-то Петренко, Нэмир Кравец взял аванс у Борисова и исчез неизвестно куда. Борисов, кстати, не особенно жалеет об этом авансе: должно быть, такой несчастный случай — дело удобное, на него еще кое-что списать можно.
— Так у тебя не все логично получается, — заметил Сергей. — Если это месть, для чего понадобилась комбинация с читательским билетом? Нэмира все равно опознали.