Ночь умирает с рассветом
Шрифт:
И вдруг так дернул бровью, что Василий сразу вспомнил: господи, мать пресвятая богородица! Да это же монах, который был тогда с архиереем! И я у него к ручке приложиться хотел. Свела судьба... У этого однако и впрямь без обману... Чего он вдруг на рынок подался? А что ежели попытать долюшку? Али погодить, поглядеть, как другие?
Пока он колебался, из толпы вылез худущий малец с испитым зеленым лицом, распахнул полушубок, вытащил откуда-то, словно из брюха, горсть пятирублевок.
— Пропадай они пропадом! — пьяно выкрикнул малец. — Продую, новые наживу. Подфартит, обженюсь
Монах кинул шнурочек, опять получилось две петли. Толпа качнулась вперед, загалдела, пьяный резко крикнул:
— А ну не орите! Не дурнее вас, сам знаю, куда ставить.
И смело ткнул палец в правую петлю. Веревочка туго обвилась вокруг пальца.
Парень забрал два золотых столбика. Монах встал с табуретки, взял под мышку фанеру.
— Хватит на сегодня, — сердито сказал он. — Не везет мне. С вами без штанов останешься.
Какая-то темная сила вытолкнула Василия вперед, он слабым голосом попросил:
— Господин хороший... Еще разочек... Со мной... Один разочек, полсотенки выиграю и уйду.
Монах усмехнулся, подозрительно оглядел Василия, его драную шинель, спросил с усмешкой:
— А деньги-то у тебя имеются, мужичок?
— Есть маленько... Сейчас нашарю.
Василий вытащил одну золотую колбаску, отсчитал половину.
— Мечи веревочку!
Монах уселся, кинул шнурок двумя одинаковыми, ровненькими петельками. «В какую поставить палец? — затревожился Василий. — Не шутейное дело, на кону сотня»...
— Ну, надумал? — спросил монах. — Поживее шевели мозгами!
У Василия из-под шапки стекал за шиворот обильный пот.
— Погоди паря. Надо же, чтоб верно было.
— Ставь в левую! — кричал кто-то над самым ухом Василия.
— В правую давай, в правую.
В глазах Василия рябило, под коленкой дергалась жила, он переступал с ноги на ногу, словно прыткий конь перед дорогой.
— Давай, мужичок, побыстрее. Не велики деньги.
— Сейчас, господни хороший, сейчас соображу. Значит, вот так побежит веревочка, потом вот сюда...
— Он тут до вечера будет шаманить, — засмеялись сзади.
— Сейчас соображу, — бормотал Василий, вытирая со лба липкий пот. — Однако сюда надо... Или нет, лучше в эту... Господи, благослови меня грешного.
Он ткнул дрожащий палец в левую петлю. Монах легонько потянул веревочку, она задержалась на миг у пальца, скользнула в сторону, соскочила с фанеры.
Вокруг все раскатисто расхохотались. Монах спрятал в карман деньги.
— Плохо глядел, мужичок, — проговорил он с сожалением. — Надо было в правую...
Василии побледнел, бессмысленно поглядел на хохочущих мужиков, на монаха.
— Господи... — проговорил он, задыхаясь. — Пошто же так?.. Вездесущий и всевидящий, милостливый... Пошто я не в ту петлю ткнул?
— Еще будешь? — спросил монах.
— Буду! — не помня себя, крикнул Василий.
Монах метнул шнурок, получились опять одинаковые петли. Василий положил на фанерку деньги. Опять толпа надвинулась на него, задышала в затылок. У Василия зашлась душа — которая петля счастливая? Оторвал от фанеры глаза, увидел, что какой-то мужик машет руками, делает непонятные
Василий поставил палец в правую петлю. И опять веревочка скользнула мимо...
Земля зашаталась под ногами Василия. Он поднял голову, тупо посмотрел на хохочущих мужиков. Рожи у них расплывались, корчились, качались... Василия замутило. На третий раз он выиграл.
— Давай еще! — заревели мужики.
— Фарт попер!
— Отыгрывайся!
«Верно, надо вернуть свои кровные...», — жалко подумал Василий.
— Ну что, хватит? — спросил монах.
— Не, паря. Давай еще. Бог милостив, может, отыграюсь.
Через полчаса он остался без денег. Монах зевнул, потянулся, сунул под мышку свою фанерку, и ушел. Толпа разбрелась.
Василий, спотыкаясь, выбрался с рынка, сел у каменного дома на ступеньку, уронил на руки голову. К нему подошел незнакомый мужчина, сказал:
— Эх, ты... Жулик он... Каждый день на рынке сидит со своей фанеркой, ловит дураков. И завтра придет. Я тебе махал лапами, чтобы ты не ввязывался...
— Те двое выиграли...
— Ха, так они же из одной шайки. Он им кинул петли, в любую тычь, выиграешь. А ты все одно продуешь, такие тебе петли поставит.
— Я один раз тоже выиграл... — Василий не хотел верить, что его надули.
— Он тебя заманивал, дурня.
Мужик наклонился к Василию, пугливо прошептал:
— Белый офицер он... Из дикой дивизии генерала Левицкого... У нас в Ганзурино зверствовал... Сколько людей погробил... Разгромили ихнюю дивизию. Видать, скрывается, притаился.
Василий нетвердыми шагами пошел по улице, его качало, как пьяного. «Христопродавцы, сволочи... — лихорадочно соображал Василий. — Бандиты... Что часовщик, что тот золотопогонник... И архиерей ихний хорошая тварь: в этот раз на смерть меня благословил. Не, паря, все вы прежде подохнете... Обобрали, околпачили... Сколько золота захапали, а теперь последние, кровные рублевики отобрали... Да вам же ни господнего, ни моего прощения не будет...» Растерянность медленно проходила, в голове прояснялось, словно рассеивался дурной, тяжелый туман. «Наставь, господи, на верный путь... — шептал про себя Василий. — Протяни праведную десницу, покарай гадов... Ну и паразиты, аки Иуды бессердечные... Своими руками порешил бы, не дрогнул...» Вдруг Василий повеселел: «А зачем мне руки поганить? Эва, как бравенько можно все обернуть, воздать за все злодеяния...» Он долго приглядывался к прохожим, наконец, остановил мужчину в ремнях, с наганом.
— Скажи-ка, мил человек, товарищ комиссар, куда мне кинуться? Вражину надобно изловить, гидру, одним словом.
Военный показал на каменный двухэтажный дом:
— Вон туда заходите.
Василия провели в большую, светлую комнату, к начальнику милиции Сергею Петровичу Широкову.
Начальник сидел за столом. Был он очень молод, лет двадцати с небольшим. Лобастый, глаза внимательные, лицо доброе, а рот упрямый... Широков прямо посмотрел на Василия, тот не выдержал взгляда, поежился, заморгал.