Ночь умирает с рассветом
Шрифт:
— Так это же было до германской войны.
— Ну и что ж... Бревна-то под навесом.
— А нам что от того?
— А то, что он отдает бревна на новую школу.
— Еще чего? — вскипел Егор. — Не надобно нам поповских подачек. Люди засмеют...
— А он и сам говорит: скажите, будто учительница от себя вносит.
— Ловко! И верно, чего к такому делу попа цеплять.
— Послухайте, мужики! — сдерживая голос, пробасил Егор. — Это же здорово. Революция не забудет нашего попа. Я, видно, зря на него наплыл... В общем, красота получается! У меня в ограде тес наготовлен, думал на новый дом
— Паря, у меня гвозди припасены, — сказал Иван, мужик из Красноярова. — Тоже строиться хотел, а теперь пущай для школы.
— Суглан надо, — веско проговорил Цырен. — Суглан, сходку надо.
— Пошто суглан? — удивился Егор. — Сходка успеется. Сами все обдумаем, после и суглан можно.
Буряты о чем-то поговорили по-своему.
— Сейчас надо суглан, — настойчиво повторил Цырен. — Мы хотим на суглане свое слово сказать, от улуса Ногон Майла. Большое дело, паря, имеется.
— Что за дело? — спросили несколько человек сразу.
— А такое, паря, важное дело... — Цырен старательно подбирал слова. — Ученый человек по-бурятски эрдэмтэ будет. В русской деревне ученых, грамотных ребятишек мало, а в бурятском улусе дети даже букву «А» не знают, большие парни и девки свое имя написать не могут. Дети только в бабки-шагай гоняют, никто учить их не хочет. В дацан детей почему отдаем? Думаем, учеными, грамотными станут, а в дацане чему учат? Учат жирные бузы стряпать, сладкое печенье бобо делать, чтобы лама вкусно кушал. За вином для ламы дацанские мальчишки-хувараки бегают, побои, обиды терпят... Вот, какое наше слово будет на суглане.
— Да-а... — протянул Егор. — Жизня у вас не сладкая... Не пойму только, зачем собирать сходку...
— Эва, ты, паря, какой... — с огорчением проговорил Цырен. — Надо суглан... Мы хотим сказать: давайте вместе школу строить, вместе детишек учить. А? Ладно будет?
Сходка до поры до времени проходила дружно. Видно, всем в деревне было тяжело, что сгорела школа. Каждый понимал: худо ли учить ребятишек грамоте... Когда Егор объявил, что учительница Антонида Николаевна отдает для постройки новой школы заготовленный лес, что Иван из Красноярова жертвует гвозди, которые сберегались для своего дома, а он, Егор, отдает свой тес на потолки, на полы, на двери, все одобрительно загудели.
— Погоди, паря, — поднялся в задних рядах большой, косматый мужик. — Кирпичи на печки.
— Чего — кирпичи?
— Ну, отдаю для школы. Сам обжигал.
Под последок Егор объявил, что хочет сказать слово Цырен. Старик встал, поклонился сходке, заговорил:
— Черная, собачья судьба бежит по своим закорюченным тропкам, бедную юрту, бедную избу сразу находит, принимайте гостью, хозяева. Белая, счастливая судьба ходит по широким, прямой дороге, далеко от темных улусов, темных деревень, редко стучится в бурятскую юрту, в русскую избу. Верно говорю?
— Верно!
— Чего-то непонятное городишь, паря! — крикнул лавочник Нефед.
— Как непонятно? Удивился Цырен. — Надо повернуть широкую дорогу к нашему дому. Одним бурятам это шибко
— Дальше валяй.
— Надо, чтобы хорошая судьба стала как ручной жеребенок, которого всегда в степи заарканишь.
— Выкладывай, куда гнешь, непонятно!
— Говори, чего надумал!
— Легче жизнь у кого? — спросил Цырен, хитро улыбаясь. — У тех, кто грамоте обучен. А кто грамоту знает? Нойоны, богатеи... А как быть бедноте? — Цырен подождал, пока народ поутих, и громко сказал: — Давайте вместе школу построим, русских, бурятских детей вместе учить станем! Хорошо будет?
— И ребятишек из Красноярова! — торопливо вставил Иван.
— Без бурят обойдемся в таком деле! — выкрикнул Нефед. — Пущай овец пасут! Вот, какое наше слово.
— Ты, Нефед, за всех рот не разевай, — спокойно сказал в ответ пожилой Никита Иванович, недавно вернувшийся из армии. — Мы свои дела без тебя обладим.
— Не затыкай мне глотку! — закричал Нефед. — Не лишай голосу. Не имеешь правов! Мы все не согласные, чтобы с бурятами! Бурятенков к себе в избу не допущу.
Народ зашумел. Было непонятно, поддерживают крестьяне Нефеда, или осуждают. Егор застучал по столу, но тише не стало. К столу выскочила разгоряченная молодая бабенка и зачастила так, что невозможно было сообразить, на кого она наседает.
— Да что же это такое? — размахивала она руками. — Да мы что? Да как же так? А еще кто согласный? Меня, паря, не спрашивали, я не за это... И другие тоже... Ну, разведай-ка у народа...
— Постой, тетка, — перебил ее Васин. — Не возьму в толк — ты супротив, чтобы бурятские дети учились в школе, да?
— То есть, как это — супротив, — изумилась молодка. — Да ты, паря, со своим Нефедом ума рехнулся... Мы с бурятами испокон веку словно в одном дому живем. А Нефед пущай посидит молчком: у него детишек нету, в школу ходить некому, на квартиру к нему бурятских ребят не поставим.
Все весело поглядывали на расходившуюся молодку: в деревне первый раз заговорила на сходке женщина. Мужикам это было непривычно и забавно, будто щекотно...
— Глядико-ся, раскудахталась!..
— А чего?.. Правильно режет.
— Будто по книжке!
Молодуха у стола вдруг замолкла, испуганными глазами поглядела на слушавших ее мужиков и баб, зарделась от смущения, прикрыла лицо рукой, тихонько проговорила:
— Ой, чего же я...
И чуть не бегом бросилась от стола к двери, где толпился народ.
— Граждане! — забасил Егор Васин. — Вот как выходит — один туда, другой вразрез. Предыдущий оратор товарищ Максимова...
— Го-го-го! — заржали мужики. — Нюрка Максимова — оратель! Ну, отмочил, паря...
— Ой, не могу, — взвизгнула какая-то баба, — Нюрка-то теперя стала товарищ Максимова!
— Граждане! — старался перекричать шум Егор. — А вот Нефед супротив всего общества.
— Пинками Нефеда со сходки!
— Взашей его!
Всем по нраву пришлось, что надумал Цырен. Порешили сразу после весенней страды сообща с бурятами и краснояровцами ставить новую школу. Пущай, мол, и русские, и бурятские детишки набираются ума, им вместе жить, когда вырастут. Хотели послушать, что скажет Антонида Николаевна, но ее на сходке не было — захворала после пожара.