Ночная

Ахметова Елена

Отражение кисло соглашалось. В награду за его благоразумие я раздобыла полноценный ужин, но доесть его не смогла. В одиночестве это занятие оказалось лишено всякого шарма — да и желудок за два года на Тангарре напрочь отвык от таких порций и трехразового питания. Оставив поднос на подоконнике, я послала благоразумие к чертям и забралась под чужое одеяло.

Раинер спал на этой постели слишком недолго, чтобы на ней остался сколько-нибудь заметный отпечаток хозяина. Но я все равно отчего-то мгновенно умиротворилась и задремала, обняв подушку.

Просыпаться

же пришлось от нечеткого и хрипловатого:

– Пошел вон.

Я подскочила на кровати, зачем-то прикрывшись одеялом, и только потом сообразила, что уж ко мне-то Раинер обратился бы все-таки в женском роде.

Открытый дверной проем казался сплошным прямоугольником слишком яркого света — и на его фоне обманчиво худощавый силуэт храмовника, застывшего на входе, был виден особенно четко. Он стоял спиной ко мне, так что я окончательно успокоилась и проморгалась, рассмотрев, наконец, в коридоре куда более массивную фигуру Рэвена.

Лейтенант слегка пошатнулся, сфокусировав взгляд на храмовнике, криво ухмыльнулся и заявил на унилингве:

– Жадина.

– Ты себе даже не представляешь, — заверил его Раинер, будто смог понять чужой язык, и повторил: — Вон.

Рэвен хмыкнул, пробормотал что-то совсем уж нецензурное и, развернувшись, неверной походкой ушел в южное крыло. А Раинер звучно захлопнул дверь — и внезапным прыжком взлетел на кровать, всем телом впечатав меня в подушки.

Я даже пискнуть не успела.

Он сгреб меня в охапку прямо вместе с одеялом, не позволив и дернуться. С нажимом провел рукой по моей спине — и от лопаток к пояснице словно протянулся пылающий след от жесткой мозолистой ладони. Я резко выдохнула куда-то поверх его головы и прикусила губу. Нестерпимо захотелось коснуться его напряженных плеч, но Раинер держал меня так, что я вовсе не могла пошевелиться.

– Ведьма-а-а… — хрипло и безнадежно, но вместе с тем удивительно мелодично простонал он мне в шею, опалив винными парами.

Я вздрогнула и съежилась в его объятиях, зажмурившись от кольнувшего страха, — но он уже спал, уронив голову мне на грудь. Скосив взгляд, я убедилась, что храмовничьи ноги в форменных сапогах свешиваются с кровати, а рубашка выбилась из-под ремня и интригующе приоткрывает подживающий синяк на спине.

Значит, «еще один способ, получше, но он неуместен среди женщин и детей»?

Горячее дыхание все еще отзывалось предательской дрожью где-то в груди — и глубже. Горел призрачный след на спине, хриплый голос отдавался эхом в пустой голове. Я откинулась на подушку и глухо выругалась.

Обеты. О-бе-ты. А если бы градус пьянки оказался ниже необходимого?..

Я попыталась выбраться, но Раинер наглядно продемонстрировал, что в десятники храмовой дружины слабаки не выбиваются. Кажется, он был вполне способен удавить нахцерера простыми объятиями, и с головой в уксусе мы корячились совершенно напрасно — все решалось разорением винного погреба, быстро, эффективно

и куда приятнее бдения на дальнем кладбище.

– Раинер!

Ноль внимания. Он только крепче сжал меня на манер любимой подушки — и еще и потерся щекой, не просыпаясь. Я безнадежно дернулась, но сумела только выдернуть из-под него одну ногу — и позиция сделалась и вовсе недвусмысленной. Когда раздался стук в дверь, я уже не знала, радоваться возможному спасению или смущаться от того, в каком положении меня застанут. Но провести остаток ночи в роли храмовничьей подушки мне не улыбалось однозначно, так что я обреченно призналась:

— Не заперто.

Оберон уже и сам в этом убедился, распахнув дверь.

– Доброй ночи, Эйвери, — невозмутимо сказал он и без лишних слов сдернул с меня храмовника.

Тот даже не проснулся, но, обняв уже настоящую подушку, недовольно нахмурился. Я дернула уголком рта и, сев на постели, потерла лицо, с удивлением обнаружив влагу на щеках.

– Ты в порядке? — тихо спросил Оберон. — Рэвен перебрал и спутал комнаты, и я подумал, что брат Раинер, должно быть, в такой же кондиции…

И беспокоился не столько за меня, сколько за боеспособность единственного поющего храмовника на всей Ирейе, мысленно закончила я. Но вслух сказала:

– Спасибо. Он вырубился почти сразу, как только пришел, а я не могла выбраться.

Оберон понимающе усмехнулся.

– Пойдем, я скажу дежурному, чтобы открыл твою комнату. Ее уже подготовили, но не стали тебя будить.

Я благодарно кивнула.

Но из спальни Раинера ушла, кляня себя последними словами, только после того, как стянула с него сапоги и набросила сверху одеяло.

* * *

Наутро на жилом этаже штаб-квартиры МагПро царила такая тишина, что было неловко даже тревожить ее лишним вздохом. Подгоняемая голодом, я все же рискнула высунуться в коридор и разведать обстановку на предмет завтрака, но наткнулась на непривычно бледного Рэвена и задержалась.

– Доброе утро, — вполголоса поздоровался блудный лейтенант. — И… я в упор не помню, что было после того, как мы с Раинером сперли у папы коллекционный коньяк, но заранее извиняюсь, если натворил что-то… — он поболтал в воздухе рукой, пытаясь подобрать определение, — неподобающее.

– Спаивание честных послушников подходит под категорию «неподобающее»? — негромко уточнила я, не скрывая усмешку.

– Он первый начал, — тут же возразил Рэвен, несколько приободрившись. — Здоров же этот «честный послушник» пить! Даже Эйден раньше свалился, а он… — лейтенант осекся, сообразив, что верноподданным вовсе не обязательно знать такие подробности о внуке короля, и мученически поморщился. — А, ладно, все равно без шансов прожить тут на протяжении всего расследования в соседних комнатах и сохранить авторитет! В общем, Эйдена перепить еще никому не удавалось, и меньше всего мы ожидали, что с этой задачей справится какой-то щуплый тангаррец.