Ночной корабль: Стихотворения и письма

Вега Мария

ЗИМА В БЕРНЕ

Всё в эту вьюжную полночь обманчиво, Спутались вымыслы календарей. Нет переулков, и нет фонарей, Только туманные одуванчики Светятся матово, в снежном дыму. Где я встречала, никак не пойму, Эти, бегущие в синюю тьму, Волны сугробов и смутные тени… Может быть, в музыке?.. Может быть, в сказке?.. В томике блоковских стихотворений? Или по городу сказочник датский Бродит, заводит часы городские? Надо ли спрашивать, кто вы такие И от каких вы пришли берегов, Спутники зим, чародеи снегов? Но в переливах неутомимых, В шуршаньи белых метельных струй, Поют бубенчики в конских гривах, Поют бубенчики конских сбруй. И целой ночи бросая вызов, В лязг дилижансов и в скрип ворот, Ворвался факел, огнем обрызгав Вход за кулисы, в подземный грот. Там свечи, кружки, пивные бочки, Сверчки за печкой, скамейки в ряд. Там у румяной хозяйской дочки Льняные косы до самых пят… Там, на подмостках театра вьюги, На самой тайной из тайных сцен, Плечом

друг к другу, в волшебном круге, Садятся Диккенс и Андерсен.

СЛОНОВЬЯ НОГА

О. Ю. Клеверу

Жил слон-чудак, жил слон-верзила, С ушами, будто лопухи. Одна беда ему грозила: Он вздумал сочинять стихи! Он был неграмотен при этом. Читатель, ты зубов не скаль: Ведь и неграмотным поэтам Нужна «неведомая даль». И он грустил о дальней дали, Томясь в невысказанном сне. – О, если бы, – вздыхал он, – дали Хоть бабочкины крылья мне! Лететь, лететь!.. Куда, слонище, Ты полетишь, влача пуды? Он видел райское жилище И белоснежные сады, Да, белоснежные, – от пуха, Который землю обволок, Слону в отвернутое ухо Струя отрадный холодок. Довольно ядовитых джунглей, Шпинатной зелени и змей! Слон весь искусан и обуглен, Спаленный солнцем до костей. Он заревел в свой длинный хобот, Как воин в медную трубу: – Черт побери, ведь я не робот, Я сам кую свою судьбу, Сам проложу к мечте дорогу, Пешком ли, вплавь ли, как смогу, Погибну, но хотя бы ногу И донесу, и сберегу. – И он ушел в иные страны, Где льется, вьется белый пух, И веселились обезьяны, Слона высмеивая вслух. Его не трогали нимало Ни ха-ха-ха, ни хи-хи-хи, О, что за музыка вплывала В большие уши-лопухи! Слоновье ухо очень туго, И не понять ему вовек, Что в музыке звенела вьюга, Что подпевал ей русский снег. Распространяться мы не станем О том, о сем, – как шел, как плыл, Как был охотниками ранен, Как на костре зажарен был. Зерно волшебного рассказа В том, что убитый наповал, Наш сумасшедший слон ни разу Ноги четвертой не терял. Нога дошла, куда ей надо (А говорят, что нет чудес), Нога дошла до Ленинграда И поселилась в ДВС. И снег летел, и вьюга пела В пушистом вихре белых пен, И в новый мир, блаженно белый, Входил оживший Андерсен. Читатель скажет: – Что за бредни? Где суть и в чем она видна? – Но объяснить строфой последней И суть, и смысл мне власть дана: Поэт всегда сродни поэту, Одна влечет их вдаль тоска! Нога слоновья сказку эту Диктует мне издалека. 1974

БАШМАК

Башмак сбежал. Башмак бунтует. Прочь От мостовых! Готовый к жизни лучшей, Умчался он на самолете прочь, Чужим крылом, как плугом, взрезав тучи. И кажется ему, что командир Небесной бригантины он, под флагом Поэта и безумца, в новый мир Идет свободным, одиноким шагом. В аэропланном кресле развалясь, Носком вперед и ваксою блистая, Он чувствует: с подошвы сходит грязь, И вся она на диво золотая. Где может быть его собрат-башмак, Проглоченный небесным океаном? Но ни вздыхать, ни вспоминать никак Не подобает старым капитанам! И он забыл их перестук двойной По мокрому асфальту городскому, Шаг в унисон и нудный путь земной От дома к службе и от службы к дому. Кабина задремавшая пуста. Все пассажиры высадились где-то. Летит, летит сквозь облако мечта, – Не самолет, – хвостатая комета. Но для мечты осуществленья нет. Грустна полетов и падений смена. Мой бедный фантазер, башмак-поэт, Неизданная сказка Андерсена! Он задремал… И тут произошло Нелепое: никем не управляем. Корабль воздушный опустил крыло И заскрипел зловеще: «Прилетаем!» Булгаковский вмешался в дело черт, И бригантина разом, без оглядки, Войдя с размаху в первый встречный порт, Завязла на посадочной площадке, И колдовской в рассвете умер мрак, И громкоговорители сказали: «Тот пассажир, что потерял башмак, Его найдет на аэровокзале». 21-22 ноября 1971

ШАПОЧКА

Зашел ко мне Нострадамус, Зашамкал, скинув колпак: – Вы, кажется, вышли замус? Нашелся для Вас ведьмак? – О, да! Он по нашей части И даже (скажите всем) Отмечен, как Старший Мастер, Шапочкой с буквой «М». Быть может, – воскликнул старец, – Он мне предскажет судьбу? – И поднял костлявый палец, И стукнул себя по лбу: – Но как же проник в высоты И в тайны небесных сфер Лейтенант черноморского флота, Бывший морской офицер?! Я в ответ: – Небесные хляби Он вскрывает концом иглы Без всяческих астролябий И вовсе без каббалы. Дрессировщик собственной плоти, Он

на «ты» с астральной ногой. До него Вы не дорастете, Остродумус мой дорогой. Но Вы и не виноваты, Что, имея большой талант, Не родились крылатым, Как был рожден лейтенант. К нему поступайте в школу, Не берет он высоких цен. И заслужит Ваш череп голый Шапочку с буквой «Н». – «М» хочу!!! – завопил он дико. – К черту «Н» – начало Нуля! Я сказала: – Мой Мастер – Мика. И букву вышила я! 1973

АКРОСТИХИ

1

Моему Мике

Мне хорошо, что мы всегда вдвоем. Аесли иногда обоим плохо, – Разлуки больше нет. Не надо вздоха, Ислез не надо: мы живем, живем! Ястала жить двадцать второго мая, На лестнице крыльца, ведущей в дом, Ив этом доме, в тот же час родном, Как будто всё поняв и принимая, Окно зажглось счастливою звездой Лиловый ирис ждал меня у входа Асвечи плыли в дрожи золотой, Едва ли не тринадцатого года ВРоссии, в старом корпусе Морском На празднике… От голубой гостиной Алмазной цепью, как полвека длинной Летели фонари над черным льдом… Алмазной цепью, – но она иная, – Наш первый час, двадцать второго мая, Горел всю ночь. И мы остались в нем.

2

Светлана – собирательница света, Весенних ливней, синих васильков. Ей в богадельне нежных стариков Такой приятной стала муза Фета! Луна, рояль и слезы до зари… Ая не понимаю, хоть умри, Нескромных слез (мужских!), когда рыдали Атласом отливавшие рояли, Стоявшие в гостиных без огней. О, если Фет так странно дорог ей, Люблю ее за то, что любит Фета. Она сама во много раз сильней, Живая жизнь нам в ней дала поэта: Ее снегирь, пьянея от игры, На ветках строк рябины обрывает, Когда кусты пылают, как костры, Иу ее стиха судьба другая: Не плакать до зари, изнемогая, Аиз пылинок создавать миры. 1970

ГОВОРИТ КРЫЛАТЫЙ

Все будет очень хорошо, Осуществится очень скоро. Мы в доме заживем большом, С окном на Ленинские горы… Ты мне не веришь?.. Подожди, Найдется дом в Замоскворечье. Там столько дружбы впереди, Такие радостные встречи, Так широка Москва-река… Не плачь отчаянно и жарко: В Москве мы заведем щенка, И будет у тебя овчарка… Но, если ты не веришь мне, Усни! Послушайся совета: Перелети туда во сне И поживи там… до рассвета! 1974

СОБАКА

У вокзала собака лает На цепи круглый год. Поезда в туман пролетают, И туман плывет. Собака считать устала Свои проклятые дни: Топот, грохот, свистки, сигналы Голоса и огни… огни… Для чего ей стеречь до гроба Чужой капусты кочны? А хозяин с хозяйкой, оба, С утра до ночи пьяны. Надо вытянуться до боли, Чтоб увидеть, через забор, Волнующееся поле, Желанный синий простор. Дождя осеннего запах К ней ветер, шурша, принес. Цепь ржавеет. На грязных лапах Капли собачьих слез.

* * *

Не может быть! Я больше не ждала, Всё реже в окна грустные смотрела. Примерзшая к земле ночная мгла Березам изведенным надоела, И тысячами тощих черных рук Они тянулись к безотрадным тучам. Я вместе с ними думала: а вдруг Мы только дождь, свинцовый дождь получим? Но что-то прошуршало о стекло, И потолок затеплился светло, Когда я подойти к окну решилась. И крикнула сама себе: «Он здесь!» Деревья побелели. Город весь Затрепетал, поплыл, и закружилась Тишайшая, густая пелена. Снег, снег идет! Ныряя влево, вправо, Снежинка заплясала у окна Совсем отдельно. Ветер дал ей право Из белой стаи выпорхнуть вперед И первой умереть… А снег идет… 1970

ОСКОЛКИ

Ударил тяжкий молот в феврале И зеркало разбил в одно мгновенье. Рассыпались осколки по земле, В сумбурном, ослепительном круженье. И я, под градом битого стекла, Под ливнем стрел колючих каменею, Когда-то я всю жизнь мою сплела В великолепном зеркале с твоею. Осколок поднимаю… Ранит, жжет, Но и укол стекла бывает сладок. В блестящих гранях прошлое живет, Отсвечивая тысячами радуг. В другом осколке – год, и снова год. О светляки годов, бегущих мимо! Они горят и мечутся вразброд, Непостижимо и неповторимо. Стеклянная вонзается игла В мою ладонь. Не льдинка ли? Не знаю… Но если льдинка, то она светла, Пробившись в ночь из неоглядной дали. Сегодня?.. Или нет, – давным-давно? Я стекла подбираю осторожно, Одно к другому… Только всё равно, Ведь зеркало составить невозможно.