Нортенгерское аббатство (пер. В.Литвинец)
Шрифт:
Спустя немного Кэтрин решила, будто слышит в галерее ее шаги, и напрягла слух, чтобы узнать, как долго они будут доноситься. Но кругом было тихо. Не успела она успокоить себя тем, что в очередной раз, видимо, ошиблась, как услышала возле самой двери шорох, заставивший ее вздрогнуть. Казалось, будто кто-то нащупывает вход в ее комнату. Затем она уловила слабый скрип замка. Ее бросило в дрожь от одной мысли, что кому-то взбрело в голову так осторожно подкрадываться к двери. Однако, решив не нагнетать понапрасну тревогу и не позволять своему воображению брать над ее разумом верх, она тихо подошла к двери и открыла ее. Там стояла Элеанора; всего лишь Элеанора. Кэтрин чуть успокоилась; но ненадолго, ибо Элеанора пугала своей бледностью
– Дорогая моя Кэтрин, не нужно. Прошу тебя, не надо… – послышались первые относительно связанные слова Элеаноры. – Я в полном порядке. Своей заботой ты лишь не даешь мне сосредоточиться… Я пришла к тебе по поручению.
– По поручению? Ко мне?
– Не знаю, как тебе сказать об этом. Боже мой, что же я должна говорить?
В голове у Кэтрин пронеслась страшная мысль. Став такой же бледной, как ее подруга, она вдруг выкрикнула:
– Это посыльный из Вудстона?
– Нет, вовсе нет, – ответила Элеанора, сочувственно посмотрев на нее. – Это не из Вудстона. Это мой отец, – произнесла она дрожащим голосом и потупила взгляд. Его неожиданное возвращение уже само по себе не предвещало ничего хорошего. Кэтрин подготовилась к плохим новостям. Она ничего не говорила и ждала, пока Элеанора, продолжавшая разглядывать пол, соберется с мыслями.
– Уверена, ты не осудишь меня. Я никогда не думала, что смогу тебя так подвести; особенно после того разговора, когда мы решили, что ты останешься здесь еще на много-много недель. Я тогда была так счастлива, а теперь… Как мне теперь сказать тебе, что у нас ничего не выйдет? Я невольно обманула тебя. Моя дорогая Кэтрин, нам придется расстаться. Отец вспомнил об одном приглашении, и в понедельник вся наша семья уезжает к лорду Лонгтауну. Это недалеко от Херефорда. Мы пробудем там недели две. Уже поздно что-либо менять. Нельзя ни отказаться от визита, ни даже отложить его.
– Милая Элеанора, – проговорила Кэтрин, изо всех сил стараясь подавить свою горечь, – не нужно так расстраиваться. Вы правильно поступили, что приняли приглашение. Мне ужасно жаль, что мы вынуждены расстаться – так скоро и так внезапно, но вы меня этим не обидели. Я все прекрасно понимаю. Кроме того, я могу погостить у вас в другое время. Или вы, скажем, приедете ко мне. Когда вы вернетесь от этого лорда, вы сможете навестить меня в Фуллертоне?
– Это, к сожалению, не мне решать.
– Приезжайте, когда хотите.
Элеанора молчала. Вспомнив о более существенном, Кэтрин произнесла свои мысли вслух:
– Понедельник – в этот понедельник вы уедете. Но я еще успею со всеми попрощаться. Мне ведь пока не нужно спешить с отъездом. Не огорчайся, Элеанора, я тоже могу поехать в понедельник. Неважно, что отец с матерью не будут осведомлены о моем возвращении. Надеюсь, генерал отправит со мной на половину дороги какого-нибудь слугу, а там – я вмиг доберусь до Солсбери сама, и до дома мне останется всего девять миль.
– Ах, Кэтрин! Мне ужасно неприятно говорить об этом, но уже все решено. Твой отъезд намечен на завтрашнее утро, и у тебя нет никакого выбора. Экипаж приедет за тобой в семь часов. Никто из слуг, боюсь, провожать тебя не будет.
Кэтрин тихо опустилась на стул, не в состоянии что-либо ответить.
– Я сама, когда услышала, не могла поверить своим ушам. Знаю, тебе сейчас досадно и обидно; но то, что чувствую я, – намного невыносимее. Нашей семье не может быть оправдания! Боже мой, что скажут твои родители? Их убедили в том, что дочь попала в окружение настоящих друзей, а потом оказалось, что ее отправляют домой как нежеланного гостя! Дорогая моя, милая моя Кэтрин, сообщая тебе
– Я как-нибудь обидела генерала? – спросила Кэтрин надломанным голосом.
– Увы! Насколько мне известно, ты не дала даже малейшего повода для обиды. Он просто не в духе. Прежде я редко видела его в таком мрачном настроении. Что-то вывело его из равновесия; может быть, какая-то неудача в делах, которые для него сейчас особенно важны. Но ты, я уверена, не имеешь к этому никакого отношения.
Кэтрин было очень больно говорить, но ради Элеаноры она постаралась взять себя в руки.
– Мне очень жаль, – сказала она, – если я все-таки его обидела. Но, Бог свидетель, в мыслях у меня не было ничего подобного. Не падай духом, Элеанора. Раз вы пообещали нанести визит, то должны сдержать свое слово. Жаль только, что генерал не вспомнил о приглашении раньше; тогда бы я успела написать домой. Но теперь это уже не имеет никакого значения.
– Боюсь, ты не права. Это имеет большое значение, особенно для твоих родителей. Сможешь ли ты благополучно добраться до дома? Если бы твои друзья, Аллены, все еще отдыхали в Бате, ты смогла бы отправиться с ними. Через несколько часов вы были бы уже на месте. Но одной, без сопровождающих, и в таком возрасте преодолеть расстояние в семьдесят миль!..
– Дорога – это пустяки. Не беспокойся о моей безопасности, Элеанора. А если нам суждено расстаться, то какая разница – раньше или позже? В семь я буду готова. Проследи, чтобы меня вовремя разбудили.
Элеанора поняла, что она хочет остаться одна; и, решив, что будет лучше для них обеих не продолжать эту невеселую беседу, направилась к двери, сказав лишь:
– Увидимся утром.
Несчастная душа Кэтрин требовала облегчения. В присутствии Элеаноры дружба и гордость с одинаковой силой сдерживали ее слезы, но, как только она ушла, они хлынули обильными потоками. Быть высланной из дома подобным образом! И без единой на то причины, без единого извинения, которое могло бы смягчить такую внезапность. Даже нет – такое оскорбление! Генри сейчас очень далеко; ей уже не удастся с ним попрощаться. Она расставалась со всеми надеждами и не знала, на какое время. Кто вообще может знать, когда им доведется встретиться вновь? А все – из-за какого-то генерала Тилни, такого любезного, такого воспитанного и до сих пор уделявшего ей так много внимания! Какое необъяснимое решение, но прежде всего – унизительное и безжалостное! Чем оно вызвано, можно только гадать. Ясно одно: он поступил неблагородно. Поторапливая ее, он даже не поинтересовался, удобно ли ей; даже не оставил ей возможность выбрать время или способ своего возвращения домой. У него было еще целых два дня, но ее отъезд он почему-то назначил на самый ранний час, словно, встав утром, надеялся, что она больше не попадется ему на глаза. Что это еще, как не умышленное оскорбление? Наверное, она все-таки имела неосторожность обидеть его. Элеанора предпочла пощадить ее чувства, но Кэтрин точно знала, что ни одна неудача не может повлечь за собой такую враждебность по отношению к человеку, совершенно к ней не причастному.
Ночь прошла неспокойно. Сон – или отдых, обязанный называться сном, – оказался невозможным. Комната, которая в день приезда мучила ее своими тайнами, теперь снова превратилась в место тревожных мыслей. Однако сейчас причина ее душевного неспокойствия была другой, менее понятной, но более ощутимой. Она давила на нее всей своей тяжестью. Проливая горькие слезы и думая о причиненных ей страданиях, Кэтрин больше не замечала того, что находится совсем одна, посреди темной спальни, в стенах древнего аббатства. Даже ветер, от резких порывов которого, казалось, стонало все здание, не вызывал в ней теперь ни страха, ни любопытства.