Носорог для Папы Римского
Шрифт:
— Я купила их у начальника гавани за три скудо. Стоят же они около двух, если их использовать как мешки для муки. Но как паруса…
— Я заплачу вдесятеро, — сказал Серон.
Женщина медленно присвистнула.
— Альфредо об этом знает?
— Капитан Альфредо живет благодаря моему милосердию, к тому же на моем корабле.
Она покачала головой.
— А вы ведь и впрямь мерзкий тип, согласны? — сказала она без обиняков.
Он отсчитал деньги.
Дорожная пыль, отбросы пристаней, корабельная вонь — а теперь еще и оскорбления. Серон колесит между городом и портом — изматывающие поездки то ночью, то ни свет ни заря,
— …а утром от нее простыл и след. Она просто убежала, бросив нас там. Так что мы принялись выбираться. За нами еще высылали дозоры, мы их видели. Во всяком случае, их видел Сальвестро. Нам приходилось прятаться. Одолели большой путь…
Бернардо помотал головой. Сидя напротив него, Серон клял себя в двадцать восьмой раз. О чем он думал? Как вообще мог он вообразить, что если будет потакать этому дебилу, то тем самым сумеет скоротать время, прежде чем вернется другой дебил, которому черт его знает за каким дурацким делом приспичило удрать из таверны? Великан бубнил, повторялся, путался, зевал — и все говорил и говорил…
— Вам не стоит беспокоиться, — заверил он Бернардо. — Я более чем уверен, что все те неприятности для вас теперь миновали, и этот, этот полковник, как бишь его?
— Диего.
— Диего, да. Что ж, даже если он и в Риме, то не посмеет причинить вреда людям, находящимся на службе у испанской короны. И уж во всяком случае, не таким выдающимся, как вы; нет-нет, это невероятно, это совершенно немыслимо…
— В общем, — продолжил Бернардо, — мы проделали большой путь. К тому же мы еще и скрывались. От полковника. Так что когда Сальвестро просто… — он приумолк, подыскивая подходящее слово, — просто ушел, ну, я и подумал: «Это полковник». Он здесь, в Риме…
Полковник — вот кого он боялся. И многого другого тоже, теперь, когда его покинули, когда он остался один. Много было разных событий и вещей, о которых ему приходилось помалкивать. Он не был тупицей. Он знал, что он не тупица, но многое шло не так, как надо, причиняло беспокойство, и тогда он утрачивал над собой контроль или же настолько боялся утратить над собой контроль, что было так же плохо. Он должен был помалкивать, но обнаружил, что не говорить об этих вещах трудно. Вопросы дона Антонио… Что остается делать, если ты должен о чем-то помалкивать, а тебя об этом как раз и спрашивают? Что тогда делать? Собаки и камни. Всегда либо одно, либо другое.
— Что тогда делать? — отрывисто спросил он у дона Антонио.
— Полагаю, — медленно и осторожно произнес Серон, — я лично могу гарантировать, что этот полковник Диего никак не будет
Это, казалось, привело великана в еще большее смятение, потому что он устремился в совершенно другом направлении, как-то связанном с побегом (опять), с необходимостью «помалкивать» и маленьким мальчиком, который посреди рассказа превратился в маленькую девочку. Шла ли речь об Альдовом отродье — Амалии? Серону было на это наплевать, да и сидеть там он больше не мог.
— Я загляну повидаться с Сальвестро через день-другой, — сказал он, поднимаясь со стула. — А может, и сегодня, ближе к вечеру, но если мне не удастся, то передайте ему, что судно готово к отплытию. Его святейшество лично благословит корабль. Через две недели…
На лице великана изобразились смятение и тревога. Секретарь повторил. Без толку.
И так всегда — без толку, думал он позже, лежа полностью одетым на своей постели и покачивая ногами, чтобы свет свечей то так, то этак отражался от кожи его туфель. Туфли жали, однако же он их не снимал. В конце концов он нацарапал свое сообщение на клочке бумаги и оставил его олуху. Вернувшись после встречи с Бернардо и последовавших за ней бесплодных поисков Сальвестро, он наткнулся на Вича, терпеливо изучавшего бумаги у него в кабинете. Разрозненные страницы, подшитые счета, перевязанные бечевкой или обернутые тканью пачки документов и рулоны покоробленного пергамента были сняты с полок и разбросаны по полу. Когда Серон вошел, посол перелистывал фолиант с картами.
— Я куда-то засунул малый морской атлас, — сказал он. Тот, что Вич держал перед собой, был большим; коричневые пятна, оставленные водой в нижней части этой книги, выглядели столь же причудливыми континентами, что и изрезанные побережья и моря на каждой из ее страниц. — Помните его, дон Антонио? Где на крышках переплета вырезан некто, похожий на дона Франсиско де Рохаса?
Он закрыл книгу и спросил, как продвигаются дела в Остии, но слушал без интереса, часто отвлекался и больше всего был озабочен тем, кто где будет сидеть и в каком порядке всех будут представлять.
— Поместите Фарию рядом со мной, — сказал он Серону. — Хочу проследить за его лицом, когда корабль отправится в плавание. «Санта-Ажуда», так ведь?
— «Санта-Лючия», — поправил его Серон, а потом спросил, доставлена ли депеша из Испании.
Вич возмущенно тряхнул головой.
— Они забыли о нашем существовании, — сказал он. — Тем не менее мы остаемся преданными слугами Фернандо. Так вы говорите, до отплытия остается две недели?
Последующие дни были заняты корреспонденцией и счетами, к которым Вич воспылал внезапной, кратковременной и необъяснимой страстью. Он жаждал отправиться на охоту в Ла-Мальяну и сообщил своему секретарю, что прибудет в Остию прямо оттуда, вместе с Папой. Какой же Вич идиот, подумал Серон, зевая на своей кровати. Оттопырив ладонью эхо, он прислушался к шагам, раздававшимся из смежной комнаты. Комнаты Диего.
После первой мрачной вспышки вояка ограничивался короткими кивками и нечастыми вопросами. В ответ Серон выбирал какую-нибудь реплику из скудного запаса: «как и следует», «удовлетворительно» и «хорошо», подавая ее ровным голосом, в котором, однако звучала убежденность; то была песнь компетентного чиновника. Солдат кивал и проходил дальше, принимая это без дальнейших вопросов. Никто из них ничего не понимает, говорил себе дон Антонио. Мысль эта была едва ли не меланхоличной. Диего — тоже идиот. Шаги приостановились.