Носорог для Папы Римского
Шрифт:
А еще был этот Сальвестро. Очередной идиот? Глупец? Муха, запутавшаяся в паутине, сплетенной Сероном? Эти обозначения незаметно переходили друг в друга. Течение носило людей внутри их и между ними. Некоторые ускользали.
Оставив тогда великана в таверне, он отправился на поиски исчезнувшего Сальвестро и проехался по бечевнику вдоль западного берега Тибра до самого Борго. Обогнув подножие Яниколо, он стал блуждать взглядом по городу, противоположный берег которого вдавался в реку. Земля там поднималась. На склонах город раздавался, делался шире. Стальные свитки зноя — время близилось к полудню — полировали крыши террасы, обращая их в мерцающие зеркала,
И даже несмотря на все это, в прохладе Борго чувствовалась неприветливость. Над прерывистыми тропинками, сужавшимися, чтобы протиснуться мимо импровизированных лачуг и хибарок, нависали кренящиеся стены больницы Санто-Спирито. Вонь, исходившая от ее обитателей, заставила Серона достать носовой платок. Воздух был плотен из-за влажных испарений и смрада, которые распространялись повсюду и смешивались, чтобы сделаться вдвое, втрое пагубнее.
— Где тут «Посох паломника»? — спросил он у прохожего, одетого лучше других.
— Да поможет вам Бог, — последовал ответ. — Полдороги вниз по виа деи Синибальди.
Дверной проем, откуда шибало потом и прокисшей мочой, походил на почерневший от гниения рот. Слоящийся камень и нераспознаваемые отбросы выстилали глотку. Серон привязал коня рядом с другим, уже стоявшим на привязи возле сломанной скобы для счистки грязи с подошв, и вошел. Хозяин подкатил в тот же миг — коренастый мужлан со сплющенной физиономией.
— Мне нужен Сальвестро, — провозгласил Серон. — Полагаю, он здесь обретается?
— Опять он? Вот так популярность, а? Если явился, то в задней комнате. — Мужлан ткнул пальцем, пофыркивая и покряхтывая. — Свечка нужна?
Он взял свечу.
— Обойдется в два джулио.
Он заплатил за свечу.
Коридор, больше походивший на туннель, уводил в чрево ночлежки. С верхних этажей по лестницам, прорубленным внутри массивной туши здания, доносились отдаленные шумы, которые можно было принять за стоны или придушенные визги. Пол, казалось, был вымощен надгробными плитами. Каждый из обитателей ночлежки процарапал свои отметины в этом размягченном влагой камне. Последняя дверь была распахнута. За ней — абсолютная тьма, чуть слышимые звуки, мягкое поскрипывание. Дон Антонио отважился переступить порог.
До потолка свет от его свечи не достигал. Желтое пятно высвечивало столбы, матрасы, выбившуюся из них солому и сундук. Воздух был мертв и пропах мускусом; от вони содержимое желудка Серона словно створожилось. Посреди всего этого восседал некто в капюшоне и рясе. Сальвестро упоминал о монахах, некоторых называл по именам. Нужно было обратить на это внимание; но Серон уже понял, что вылазка его оказалась бесполезной. Сальвестро там не было. Монах, однако же, не поднял взгляда: согнувшись над листом пергамента, он яростно скреб по нему пером. Серон приблизился, и монах вздрогнул, испустив испуганный вопль. Измазанное грязью лицо дико завертелось из стороны в сторону, незрячие глаза принялись вращаться в попытке отыскать новоприбывшего.
— Я ищу человека по имени Сальвестро, — поспешил успокоить несчастного секретарь.
— Я же вам говорил! Его здесь нет. Где они, я не знаю.
Монах пытался прикрыть руками лежавшие перед ним листы. Серон с любопытством глянул на них, а затем и на чернильницу, стоявшую на полу. Чернил в ней не было. Страницы были пусты.
— Простите за беспокойство, —
Монах ощупывал пол, раскинув руки и растопырив пальцы. Он нашел лист пергамента и что-то пробормотал про себя, прежде чем снова взяться за перо.
Это должно выглядеть смешным, подумал Серон, глядя на свои поблескивающие туфли с расстегнутыми пряжками. Славный металл — олово, с этим его мягким мерцанием. Почему же это не выглядит смешным? Когда он вышел из недр ночлежки, другой лошади уже было. Тогда его ужалили слова монаха: Я же вам говорил…Говорил раньше? Или только что? Неужели кто-то еще выслеживает его искателя приключений? Это неважно. Завтра утром он найдет Сальвестро в «Сломанном колесе». Сапоги Диего снова стали мягко постукивать. Что, если вояка задумает вести свою игру, ускользнет из силка и попросту пойдет вслед за ними? Нет, нет, нет… Просто сумасшедший монах в подвале, вот и все. Ступай-ка ты к другим идиотам, Идиот Серон.
Шаги в соседней комнате прекращались, возобновлялись и прекращались снова. Приглушенный скрип — это, должно быть, повернулась дверная ручка, а последовавший затем мягкий удар — это осторожно закрылась дверь. Половицы в коридоре были не ахти, они пищали, словно мышиный хор, но на этот раз мыши отказывались петь, и Серон, пока Диего крался мимо его двери, прислушивался к звуку, который производит человек, не желающий, чтобы его слышали.
Двумя минутами позже — чуть слышные шумы: скрип, глухое клацанье, шуршание, шепот. О чем это говорит? Только о том, что Диего вернулся, снова отяготив свою резонирующую камеру разнообразными почесываниями и потрескиваниями. Серон лежал, напрягая слух, сна не было ни в одном глазу. Между тем за соседней стеной погромыхивали трубы страдающего одышкой органа, шаги отбивали неравномерный такт, а кровать обеспечивала мелодию. То в мажорном, то в минорном ключе поскрипывали и тяжело вздыхали доски кровати. Ее изножье сначала постукивало, затем стало покачиваться, затем — скрести по полу. Потом оно глухо застучало, все громче и громче. Серон уже не в силах был не верить собственным ушам, когда тему озвучил грубый рык, на который ответили низким гудением, взобравшимся вверх по гаммам вплоть до воя и затем рассеявшимся в серии пронзительных вскриков. В этом крещендо присутствовал единственный недвусмысленный звучный всплеск: сама кровать врезалась в стену.
Тишина. Затем — опять крадущиеся шаги. Он сосчитал: раз, два, три, четыре. Дверь, коридор и снова дверь. В промежутках между этими звуками он слышал только собственный пульс, отдававшийся во всем организме. Сначала он не мог в это поверить, затем неохотно принял, убежденный одним только отсутствием иного объяснения. Это почему-то казалось невообразимым, но вот почему? Почему бы капитану этим не заниматься? Диего поимел женщину. Серон слушал. Серон слышал. В комнате, расположенной рядом с его собственной, Диего поимел женщину.
Теперь во всем палаццо наступила тишина, все идиоты уснули. Он беззвучно ублажил себя сам и присоединился к остальным.
Свет то появлялся, то исчезал — подрагивающее мерцание в далеко распростершемся мраке. Когда он не видел мерцания, целые дни проходили мимо. Глаза для него были бесполезны, глазами он не видел ничего. В те дни, когда оставался один, он ждал, чтобы вновь появилась тусклая искорка. Иногда она являлась. Иногда — нет. Он ждал. Он молился. Он писал: