Ностальгия

Поль Игорь Владимирович

Шар рассказывает мне, как училась в университете. Как потешно к ней клеился моложавый преподаватель математики. Как с группой сокурсников ходили в походы в карстовые пещеры и как однажды она отбилась от группы и целый день блуждала одна в подземных лабиринтах, а потом выбралась на поверхность в незнакомом месте. Она говорит и говорит, постепенно забывая, где находится, глаза ее блестят, она улыбается восторженно, словно девчонка, потом она отпускает мою руку и начинает увлеченно жестикулировать. Она теряет постепенно плавную, выверенную, корректную речь, она сыплет совершенно необидными и не пошлыми жаргонизмами, студенческо-корпоративный слэнг из ее уст звучит, словно стихи. Я слушаю, боясь вставить хоть слово, чтобы

не прервать ее откровения, не спугнуть ненароком. Раскрепостившись, сняв невидимую броню женщины-офицера, она превращается в живое, очаровательно-непосредственное существо. В восхитительную женщину, к которой так и тянет прикоснуться, чтобы убедиться — она настоящая. “Ей всего-то тридцать. Совсем молодая еще” — думаю я. Кажется, с сожалением думаю, потому что мои тридцать — я уж и забыл, что чувствовал тогда, как жил, и все равно — мои тридцать уже давно позади и на женщин теперь я смотрю все больше созерцательно. И злюсь на себя за это, потому как кобелизм — моя неотъемлемая черта, но вот нет чего-то в башке — хоть убей, и все больше говорить хочется, хотя иногда глазами тайком по привычке ощупываю ее фигуру, цепляюсь за ее выпуклости, и глушу в себе мальчишеский порыв — развернуть ее лицом к себе, прижать грубо, пробежать ладонями по всему ее гибкому телу, измять, как цветок.

К бассейну приходим незаметно, словно и не прошли полгорода. В этом районе пусто, заведений в округе нет, и город шумит где-то за поворотом, просвечивая разноцветными огнями сквозь кроны деревьев. Сонный дежурный в холле, сразу видно, тут не аншлаг. Быстро переодеваемся, встречаемся у входа в зал. Сторона для рядовых ярко освещена, у бара гуляет какая-то веселая компания, пользуется пустотой, отрывается по полной. Многоголосый смех, я бы даже сказал — гогот, отражается от воды.

— Может быть, лучше пойдем на нашу сторону? — неуверенно интересуется О’Хара. — Там никого.

— Если пригласите — с удовольствием.

Мы перелезаем через невысокое ограждение “для господ”. Служащий смотрит на экранчик сканера. Кивает приветственно.

— Все в порядке, лейтенант. Прошу.

— Этот господин со мной.

— Хорошо, мэм. Включить свет?

О’Хара вопросительно смотрит на меня. Над дальней стенкой царит полумрак. Только редкие светильники у дна, да отсветы из соседнего отделения разбавляют тьму.

— Оставьте так, если можно, — прошу я, — Так вполне уютно.

— Только нырять без освещения запрещено, — предупреждает парень.

— Не волнуйтесь, мы правила знаем, — успокаиваю я его.

Служащий скрывается в темном коридоре. Остаемся одни в уютном сумраке, если не считать звуки веселья, доносящиеся через бортик. Зеленовато-серая вода, едва разбавленная желтыми подводными фонарями, придает помещению этакий романтический налет.

— Ну что, поплыли? — спрашивает О’Хара.

— С удовольствием, Шар.

Мы опускаемся в воду и плывем по соседним дорожкам. Я неспешно гребу, стараясь не обгонять ее, О’Хара, наоборот, старается показать, на что способна. Плавает она, кстати, вполне сносно. Хотя это не удивительно — иначе она бы из офицерской школы пробкой вылетела.

— Шармила, не нужно выкладываться, — прошу я ее.

Она сбавляет темп.

— Почему?

— Получайте от процесса удовольствие. Вода — ваш друг. Представьте, как она проходит сквозь вас и смывает все печали. Плывите не спеша, но отдавайтесь движению полностью. Распрямляйте тело до конца и скользите.

Она смотрит на меня удивленно. Пробует. Сбивается на барахтанье. Снова пытается. Тело ее, покрытое почти прозрачным в воде купальником, подсвеченное снизу, тюленем скользит в толще воды. Как могли ее ноги показаться мне суховатыми? Они просто великолепны! Стараюсь на разглядывать ее, точнее, стараюсь, чтобы это не выглядело слишком явно. Темнота помогает маскировать мои жадные взгляды.

— Еще резче!

Спина прямая! Выдыхайте медленно! — подбадриваю я ее.

Она действительно легкая ученица. Старательная, но не зубрилка. Понимает меня с полуслова. Плаваем от бортика к бортику минут тридцать, пока она не сдается.

— Передохнем?

— Конечно, Шар. Вы и так долго продержались.

— Да ладно вам! Терпеть не могу, когда мне льстят, — полушутя отмахивается она.

— Я абсолютно честен. Никакой лести. Вы неплохо чувствуете воду.

— Вы поплавайте пока без меня. Я вымотала вас, наверное, — улыбается О’Хара.

Я ввинчиваюсь в воду. Лечу в полутьме двухударным кролем. В темпе прохожу туда-обратно, перехожу на брасс. Тело горит и просит добавки. Вода придает мне силы и словно расступается передо мной. Пятна фонарей под водой качаются перед глазами размытыми дугами. Я испытываю настоящий, ни с чем ни сравнимый кайф, словно дельфин, попавший в родную стихию после долгого перерыва. Я играю и кружусь в диком кураже, демонстрируя благосклонной самке свои достоинства. Я рассекаю воду тредженом. Я выпрыгиваю над водой в энергичном баттерфляе. Я ныряю и с десяток метров плыву под водой, и в заключение торпедой выметываюсь на стенку, обрушив на мозаичный мягкий пол поток воды. О’Хара сидит, обняв свои колени и не спускает с меня глаз.

— Вы просто артист, Ивен, — наконец, говорит она.

— Вы преувеличиваете, Шар. Но я рад, что вам понравилось.

Некоторое время мы сидим рядом, болтая ногами в воде.

— Знаете, а в Древней Греции человек, не умевший читать и плавать, считался невежественным, — говорю я.

— Ну, по меркам древних греков, Ивен, вы профессор, не иначе.

Смех ее задевает внутри меня какие-то струнки, я подвешен на этих струнках, как деревянная суставчатая кукла и управляет она мною не хуже опытного кукловода. Мне хочется обнять госпожу лейтенанта, или просто взять за руку, такая она сейчас близкая. Но я понимаю — это — предел, за который лучше не переступать. Как там намедни говорил Гус — “без всякого траха в кайф”. Или что-то вроде. Когда я рядом с Шармилой, Ника отпускает меня. Не тревожит больше. Дай ей бог счастья, за все, что она для меня сделала. Я был с нею счастлив целый год, это само по себе не мало. Добрая память о моей длиннолапой кошке — все, что мне осталось. И мне так легко от этого, что хочется глупости делать. Мы болтаем с Шар просто так, ни о чем. И понимаем, что вот-вот начнем о личном, наши занятия плаваньем — глупейший предлог, наивный обман окружающих, и нас тянет друг к другу, но проклятые условности не позволяют перешагнуть рамки. Нас словно силовой барьер разделяет. Говорить можно, а прикоснуться — никак. И смотрит она на меня искоса так, словно видит насквозь, и улыбается грустно, читая мои глупые мыслишки.

— Выпьете чего-нибудь? — интересуюсь я.

— Не знаю. Чего-нибудь легкого. Лучше минеральной воды.

Бар на нашей половине не работает, так что я пулей перемахиваю на свою сторону и проталкиваюсь между пьяных верзил к стойке. Бармен выслушивает мой заказ с кислой физиономией. Да уж, на мне ты много не заработаешь, парень.

Мы устраиваемся в проточных ваннах с теплой водой. В этом углу света почти совсем нет. Глаза О’Хара — блестящие точки в полутьме. Я улыбаюсь, глядя на нее.

— У вас глаза в темноте светятся, Шар. Как у ведьмы. Или как у кошки, — со смешком говорю я в ответ на ее немой вопрос.

— Ну знаете, Ивен! Впервые мужчина ухаживает за мной, называя ведьмой, — притворно возмущается она.

— Ведьма — это комплимент. Вроде породистой стервы. Некоторым женщинам нравится. Очевидно, вы не тот тип.

— Что с вас взять. Все полевые морпехи — жуткие мужланы! А так все хорошо начиналось…

Мы смеемся и продолжаем никчемный треп. Просто так. Я будто вне времени, мне сейчас все по барабану. Только бы эта ночь не кончалась.