Ностальгия
Шрифт:
— Встречу разрешаю! — с каменной мордой цедит сквозь зубы взводный. Желваки его так напряжены, что кожа вот-вот лопнет. Этот раунд за мной, дружок.
“Томми” встречает нас, как родных. Сменившиеся и отдохнувшие часовые вместе с экипажем машины разложили у борта, рядом с ошкуренным бревном, явно позаимствованным у саперов, приготовленные для нас упаковки сухого пайка.
— Рыжий, докладывай, — на ходу бросаю механику-водителю.
— Сэр, машина исправна, регламентные работы проведены. Оружие вычищено и исправно. Участвовали в отражении атаки на лагерь. Расход снарядов: фугасных — шесть единиц, плазмы — десять единиц! — докладывает Рыжий.
— Ясно. Ужинали?
— Никак нет, вас ждем, сэр!
— Хорошо, Рыжий. Отделение, привести себя
Лоси за моей спиной ворчат, стаскивая с себя грязные скорлупы. “Мог бы сначала и пожрать разрешить”. “Заткнулись. Француз дело говорит”. Это Трак. “Точно. Пожрать успеем”. Генрих. Довольно усмехаюсь под своей полупрозрачной пластиной. Ничего, братки, бывают командиры похуже меня.
Паркер подходит следом. Копается в ширинке, якобы по нужде пришел.
— Ты это, садж, не дрейфь. Все путем будет. Ты пацан правильный, не резьбовой. Не выдадим… — бормочет он негромко.
— О чем это ты, Парк? — подозрительно интересуюсь я.
— Ты не ссы, садж… — оглядываясь, продолжает скороговоркой Паркер, — Ротный сказал — увижу чего — лично этого казанову пристрелю. А так — пускай служит пока — мужик он правильный. Ему взводный накапал, так он отшил его. Сам видишь — не до тебя сейчас…
— Ладно, Парк, — говорю я, — Что-то у меня защитников развелось — пальцев не хватит. Иди, пушку свою чисть.
— Так я уже. Я Калину озадачил.
— Ну-ну…
В тропиках темнеет быстро. Перед самым отбоем нас посещает представительная делегация. Штаб-сержант, первый сержант, капрал в возрасте и двое рядовых. Все из “Браво”. Из “Крысобоев”. Киваю Готу — “Сото найди, быстро”. То, что сейчас будет происходить — не для офицеров. Это наши дела. Есть традиции, как и бордели — “только для нижних чинов”. Рядовые тащат пончо, нагруженное добром. В ожидании Сото представляю отделение. Затем представляются гости. Штаб — старшина роты. Топ — взводный сержант. Капрал и рядовые — друзья погибших. Рота “Браво” делегировала им право выразить нам свою признательность. Возвращается Гот. За ним внушительно шествует Сото. Коренастый, почти квадратный несмотря на свои метр восемьдесят. Поднимает лицевую пластину. Жмет руки прибывшим. Сообщаю, на чей счет записаны вражеские диверсанты. Двое — на Генрихе. Двое — за Колом. Одного поджарил Паркер. Одного, по молчаливому согласию остальных, записываю Готу. Ротный старшина держит речь.
— Рота отправила нас. Сегодня наши братаны полегли. “Крысобои” не привыкли долги иметь. Вы их сегодня за нас отдали. Как надо, все по совести. Это вам за ребят.
Рядовые осторожно кладут пончо. Опускают края. Собранное ротой “Браво” добро бугрится внушительной кучей. Чего тут только нет. Упаковки сухих пайков, шоколад, сигареты, витамины, боевые ножи, сделанные на заказ. Среди прочего — прицел от снайперской винтовки М10 в футляре для переноски. Футляр тщательно подогнан и выкрашен маскировочными пятнами. Кол берет его в руки, достает прицел, рассматривает.
— Я снайпер, — говорит он. Оглядывается на меня. Я киваю на гостей.
— Бери, кореш. Это от Джона осталось, — тихо говорит один из бойцов. — Любил он это дело — мозги вышибать. Тебе пригодится.
Выставляем угощение. На расстеленном пончо раскладываем куски консервированной ветчины, сыра, вскрываем и заливаем водой банки с сублимированными фруктами. Гости достают двухлитровую флягу с джином военной поставки. Ни один офицер не посмеет обвинить нас в пьянке в боевых условиях. Даже такой резьбовой, как наш взводный. Сидя кружком, пьем, не чокаясь. Подсвечиваем себе тусклыми красными фонариками. Глинистые стены капонира возвышаются над нами, заслоняя своими неровными краями звездный хоровод — белое на черном. Кол наливает себе чуть выше донышка. “Я снайпер, мне нельзя”, — словно извиняясь, говорит он товарищу убитого. Тот понимающе кивает. “Все нормально,
По— хорошему, так за одного нашего надо бы положить не меньше десятка “лесных братьев”. Все понимают это. Но где их взять? Мы растеряны, как дети. Бессилие рождает злость. Злость никак не отпускает нас, смешиваясь с джином, она растекается внутри и превращается в глухое липкое раздражение.
С закрытых позиций минометной батареи за нашими спинами раздается громкий хлопок. И еще один. Высоко над деревьями распускаются яркие белые звезды. Они медленно дрейфуют над джунглями, уносимые ночным ветром на своих крохотных парашютах. Ослепительно яркий после темноты свет мечется над нами белыми сполохами. Все вокруг становится двухцветным. Черным и белым.
Ротный — капитан Франти — “картавый ворон”, умудряется устраиваться с относительным комфортом всюду. Даже тут. Блиндаж его, в нарушение всех инструкций, имеет вентиляционные отверстия, забранные противомоскитными сетками. В углу надувной топчан, в другом — раскладной стол и пара складных стульев. Кусок неровной стены стараниями тактического вычислителя превращен в яркое сине-зеленое световое панно с переливами разноцветных значков. Земляной пол устилает пряно пахнущая солома, наверняка обработанная химией от насекомых. Ротный рискует. Дряни в местных джунглях столько, что никакая химия не спасет. Ротный говорит — “жить надо в кайф”. Ротный сам из рядовых, и девизы его наполовину сермяжные — этакий солдатский рок-н-ролл. Ротный считает, что риск сдохнуть от укуса многоножки не перевешивает желание половину жизни проводить с максимально доступным комфортом. Именно столько времени человек проводит на работе. Война — его работа. Так уж вышло. Ворон рассматривает меня внимательно, так долго, что пауза затягивается до размеров экзекуции. Устаю стоять смирно под низким потолком, макушка касается затвердевшего пенобетона. Вы когда-нибудь пробовали стоять “смирно”, пригнув при этом голову? То-то же…
— Садись, сержант, — ротный, наконец, решает что я достаточно проникся и к тому же достоин беседы сидя.
Осторожно опускаюсь на хлипкий стульчик.
— Спасибо, сэр.
— Знаю я, зачем ты пришел, — продубленная ветром и солнцем краснокожая физиономия совсем рядом, я морщины могу сосчитать вокруг его карих глаз.
— Сэр, я только хотел сказать, что моя связь с офицером не повлияет на мое отношение к обязанностям. Я роту не подведу.
— Все так говорят, сержант. И все знают, что это не так. И ты знаешь. Ты ведь не мальчик, ты на Форварде в первом составе был, так что понимаешь, что к чему. Как только личные интересы перевешивают интересы службы, подразделению конец приходит. И ты теперь у меня — слабое звено. Оставить все как есть — дать понять всем, что амуры в окопах — обычное дело, традиции похерить и основы расшатать. Дать ход делу — лишить роту сержанта в боевой обстановке, да и офицера хорошего подвести. А она — классный офицер, по убеждению классный, и дело свое туго знает. Ты у нее — первая осечка. Слишком долго ты, Трюдо, на гражданке был, размяк. И в говне мы теперь из-за тебя. И я, и комбат. Что делать предлагаешь?
— Сэр, я не буду задницу рвать, доказывая, какой я примерный. Делайте что должны. Единственно, о чем прошу — походатайствуйте перед комбатом, чтобы лейтенанта не трогали. Она действительно классный офицер, без лести. Это я виноват. Если вам так проще будет — ну спихните меня рядовым в другой батальон. Все равно передовая, что так, что так — везде стреляют.
— Ишь ты, лихой какой. “Походатайствуйте…”. Раньше надо было благородство показывать. До того, как под юбку залез, — ротный барабанит пальцами по столику. Думает о чем-то, невидяще глядя на соцветия меток на стене, — Твоя лейтенантша сама комбату доложилась. Во избежание, так сказать. И согласно уставу. Еще перед погрузкой. Просто не до тебя тогда было. Очевидно, тебя хотела выгородить. Просит на взвод ее перевести, с понижением, значит… Голубки, мать вашу… Комбат в ярости, он ее себе в начштаба прочил, представление на капитана ей дал.