Новое место жительства
Шрифт:
Мой кузен и правда оказался хорошим боксёром.
Юрка, неожиданно тяжело дыша, как будто мы боксировали не полминуты, а полный раунд, отошёл и сел на плетёный стул. Взял графин, выпил — даже вылил в себя — не меньше литра. Я сидел, тупо глядя в пол между своих широко расставленных колен. Челюсть онемела, потом начала «отходить». Потом я тоскливо сказал — сказал прежде, чем осознал, что говорю:
— Уеду я… сбегу… не могу я…
На секунду я сам испугался сказанного, но потом стало всё равно. Юрка поставил графин, поднялся, подошёл и сел рядом со мной на пол. Тихо спросил:
— Плакать хочется? — я кивнул. Было уже всё равно. — Я понимаю. Я плакал, когда отец…
— Домой? — я выплюнул это слово — туда же, в пол между ног. — У меня нет дома. Не было никогда дома. Я не знаю, что такое дом.
Юрка помолчал. Потом спросил:
— Ты знаешь, что ты на прадеда похож?
— На танкиста? — вспомнил я. Юрка кивнул и усмехнулся:
— Странно, да?
Я пожал плечами. А потом подумал, что действительно странно. Я раньше думал, что похож на неизвестного мне отца. А оказывается — на прадеда.
— А своего отца ты не знаешь? — снова спросил Юрка. Я покосился на него:
— Не знаю. Мать была с ним одну ночь. Чтобы появился я.
— А ты не искал?
— Зачем? — удивился я. Юрка пожал плечами:
— Ну… Может быть, с ним было бы лучше?
«А кто тебе сказал, что мне плохо?!» — хотел было возмутиться я. Но вместо этого ответил горько — эту горечь я не придумал, она на самом деле была на языке:
— Нет. Не лучше. Раз он согласился… так — мне не было бы с ним лучше. А… может я вообще из банка спермы. Мне всё равно.
— Владька… — Юрка вздохнул. — Как это — когда не любишь мать?
— Что?! — я схватил его за плечо. Лицо Юрки исказилось, он издал странный звук, и я испугался, отдёрнул руку: — Прости, я…
— Ммммм… — он взялся за плечо. — Нет, это ты прости… — Юрка прятал глаза. — Я не должен был…
Мы сидели молча долго. Очень долго. Минут двадцать. Не знаю, о чём он думал, а я не думал ни о чём. Так бывает, и это очень жутко. Потом я сказал, по–прежнему не поднимая глаз, и мой голос показался мне каким-то посторонним и чужим:
— Это не так страшно.
— Что? — Юрка посмотрел на меня почти с ужасом. Он понял, что я ответил на его вопрос.
— Это не так страшно, — повторил я со смешком. — Сперва я просто этого не понимал. А когда понял, то оказалось, что это не так страшно. Ты просто… живёшь. И всё. Ни на что не претендуешь. Ни на что такое. Душевное. Можешь заниматься собой. На это денег не жалеют. Сын должен быть породистым… — горечь не уходила, от неё сами собой кривились губы.
— Владька… — Юрка медленно покачал головой. Я облизнул губы:
— Не знаю, может, у бедных это по–другому. Когда не любишь, и тебя не любят. Но, по–моему, у них так и не бывает.
Я переждал приступ — сжало горло. Юрка задумчиво сказал:
— Нет, бывает у всех. Только те, кто бедный, свою любовь чаще всего пропивают… а это немножко другое.
Я промолчал. Мне, собственно, было всё равно. Потом сказал нехотя:
— Я понимаю, что я для тебя не подарок. Твой дом, ты привык тут как-то жить сам, у тебя друзья… а тут я. Но я и не навязываюсь ведь. Если хочешь — будем жить… ну, не пересекаться. Мне не привыкать, я всю жизнь так живу. Только чтобы тётя Лина ничего не заметила. Она хорошая… и она расстроится.
— Мама тебе понравилась?! — Юрка открыто обрадовался, даже в глаза мне заглянул сбоку, нагнулся, и на его лице была улыбка. Я кивнул. — Вот что, Владька. Ты никуда не вздумай убегать. Во–первых, пропадёшь. Запросто. Поверь. А во–вторых… — он встал, подошёл к двери, открыл её. Там немного стемнело. Где-то гавкала собака, слышалась неразборчивая музыка. — А во–вторых — я тебе не сказал главного. Пошли-ка в дом. Поговорим
Я тоже поднялся и встал около двери. Небо в ветвях было призрачным, бледные редкие звёзды запутались среди листьев. Воздух сильно пахнул цветами — как будто собиралась гроза.
— Погоди, — попросил я. — Поставь снова ту песню. Когда я вошёл, она играла.
Юрка посмотрел на меня внимательно и печально. Странно, мне даже не по себе стало. Потом — подошёл к магнитофону, мотнул плёнку и, повернувшись ко мне лицом, оперся рукой о стену:
— Слушай.
— Я подумал, что закончилась война… Мёртвых — в рай. Детей и пленных — по домам… Наконец-то эта взрослая игра Отшумит, как бестолковая зима… Наконец-то вместе с кровью красный лёд Уплывает с незасеянных полей! Мать–земля в себя возьмёт… Мать–земля в себя возьмёт! Наконец-то мы посеем в поле хлеб… Мать–земля в себя возьмёт… Мать–земля в себя возьмёт! Наконец-то мы посеем в поле хлеб…Может, он и не очень пел, этот мальчишка [20] . Но в его песне были жизнь и живая боль. Чувствовалось, что он поёт, а не заученно и умело проговаривает слова. А это, знаете, сейчас редкость.
— Уничтожим вместе мины на полях! Зацветёт в железных рощах виноград! Пусть усеяна осколками земля - Нелегко руками будет их собрать… Школы заново построим для детей, Слёзы сменит на улыбки детвора… И наступит светлый день! И наступит светлый день… А пока — идёт недетская игра! И наступит светлый день! И наступит светлый день… А пока — идёт недетская игра! Будут дети в танках сломанных играть, Будут люди строить заново дома… Не сейчас — а когда кончится игра. Когда пороха рассеется туман. Я подумал, что закончилась война… Мёртвых — в рай. Детей и пленных — по домам… Эта взрослая игра… Эта взрослая игра Отшумит, как бестолковая зима…20
Влад Иволгин.
И — пошла очень печальная музыка. Просто музыка, без слов.
А я увидел, что у Юрки блестят глаза. Отвёл взгляд, но недостаточно быстро. И удивился, когда услышал:
— Теперь я точно тебе хочу кое-что рассказать. Мама уже спит, мы будем говорить долго.
Это была самая странная ночь в моей жизни. Ночь в далёком городе, в большом доме, где бодрствовали только мы двое — двое мальчишек. И огромное ночное небо июня. Небо, казавшееся призрачным и странным.