Новое место жительства
Шрифт:
9. НА РЕЧКЕ ПЕРЕКАТНОЙ
Юрка разбудил меня около четырёх — я проспал всего часа четыре. За окнами была тишина (ни единая птичка ещё не чирикала) и густой туманище, липнувший к окнам. Я обалделым рывком сел в постели и уставился на моего двоюродного, выпустившего моё плечо. Похоже, он и не ложился — во всяком случае, одет был точно так же, как во время нашего расставания вечером, губы припухли (нижняя посередине немного кровила), а под глазами было слегка помечено синим.
— Вставай, нам ещё собраться надо, — сказал он и широко, с наслаждением, зевнул. — Я на кухню, а ты давай, давай, приводи себя к бою.
—
У меня запрыгали руки. Из них падали подушка, простыня и вообще всё, к чему я прикасался. Кое-как я заправил постель и посмотрел на неё со странным чувством. За несколько дней я успел к ней привыкнуть. А что, если я больше никогда?..
Помотав головой, я отправился на кухню. Юрка, сидя перед открытой дверцей погребка в полу — просто выложенная кирпичами сухая и прохладная ямка — задумчиво смотрел внутрь.
— У меня… — просипел я и кашлянул. Юрка посмотрел на меня задумчиво. — У меня нет ничего. В смысле, снаряжения… я не думал…
— Сейчас найдём, — Юрка встал, потянулся — как я ночью.
— А тётя Лина…
— Да знает она. Я сказал, что уходим дней на десять.
Я заткнулся. Всё-таки это было для меня непостижимо. Только что вернулся, теперь уходим ещё дней на десять. В тайгу. Вдвоём. И как будто так и надо.
В сарайчике в саду я подобрал себе камуфляж — штаны, куртку, жилет — и рюкзак, потрёпанный, но надёжный. Кроссовки решил оставить свои — одни из привезённых, не менее надёжные. Потом мы неспешно, молча собирали бельё, разные мелочи, одеяла (не спальники, я удивился), фляжки… Юрка посматривал на меня одобрительно — я действовал на автопилоте, недаром всё-таки столько ходил в походы. Консервы, галеты — всё выглядело на самом деле так, как будто мы отправляемся в поход средней продолжительности.
— Я фотик возьму? — спохватился я. Юрка пожал плечами:
— Да бери… — и добавил: — Нож у тебя хороший, но этого мало. Я возьму свой лук, — я вспомнил грозную самоделку в его комнате, которую видел в первый день. — Ты арбалет.
Он достал из подвесного шкафа «хортон» — знакомую мне модель английского охотничьего арбалета, дорогущую и мощную, похожую на винтовочный обрез, но не грубый, а изящный, на котором закрепили лук из композитов. Арбалет был противозаконно тюнингован — до уровня уже не охотничьего, а боевого оружия. Потом протянул колчан — в нём было двадцать стрел, коротких, с жёсткими оперениями и — я вытащил и проверил — коваными наконечниками в палец длиной. Это были не стандартные охотничьи стрелы, а ретро–болты, бронебойки.
— Закинь пока чехлом на всякий случай, — Юрка протянул мне пятнистую бесформенную накидку на арбалет.
— Откуда вы деньги берёте? — спросил я, выполняя его приказ. Юрка усмехнулся:
— Помнишь аметист? Уже ушёл. Не за двадцать тысяч, конечно. Всего за семь.
— У вас… у нас в городе есть люди, которые могут так платить? — снова спросил я. Юрка туманно ответил:
— Полезная вещь — Интернет… — и тряхнул рюкзак за лямки.
— А где вы их там добываете? — не отставал я. Юрка покачал головой:
— Не бойся, Самоцветных гор [28] там нет. Вернее — может, и есть. Но это в реках находят. А деньги нам — в этом мире — и правда нужны, — он хмыкнул. — Ты себе и представить не можешь, сколько всего приходится вспоминать заново. Например, кузнечное
28
Место в книгах из сериала о Волкодаве писательницы Марии Семёновой. В некоторой степени — знаковое; именно там главный герой несколько лет находится в рабстве и формируется, как личность, проникаясь ненавистью к несвободе. А в целом — огромный горный рудник по добыче драгоценных камней.
— Юр, — осторожно спросил я, размещая всё это на поясе (его ощутимо оттянуло), — а как вообще… как вообще об этом узнают? Ну… ваши новенькие?
— Фольклор, — пожал плечами Юрка (и скривился). — Слухи, легенды. Пара страничек в Интернете. Туманные намёки. По–разному… Давай присядем перед дорогой.
Мы присели на табуреты. Но лишь на пару секунд, символично — Юрка почти сразу огляделся и поднялся.
— Так, ну что? Пошли, пожалуй. Пора.
Ну что ж, подумал я. Пора, так пора.
Туман снаружи так и висел плотным пологом. Улицы казались странно искажёнными и — что ещё более удивительно — нам никто не встретился. До того самого места, где начинался рельсовый путь через пустырь. Здесь туман лежал только в низинках, а над развалинами вдали уже встало солнце.
И нас ждали.
Я в целом думал, что так будет, но почему-то считал, что это окажется Анастасия. Но на рельсе сидел Вадим — он вертел в пальцах нож, как будто так и не расставался с ним со вчерашнего вечера. Похоже, что и он тоже не ложился, хотя одет был не по–пляжному — в камуфляж и сапоги, тонкие, плотно облегавшие ногу. (Юрка тоже обулся в сапоги, и я подумал — может, стоило и себе попросить сапоги, а не влезать в кроссовки?)
— Провожу, — сказал он, поднимаясь и поздоровавшись кивком сразу с нами обоими.
— Проводи, — согласился Юрка.
Мы пошли через пустырь вместе. Молча и как-то очень уютно. Мы с Юркой, не сговариваясь, встали на рельсы, Вадим шагал чуть в стороне, лениво поглядывая по сторонам.
Я шёл и думал, что русские (мы, русские, чуть ли не впервые в жизни выделил я) — всё-таки странный народ. Мы самые необычные вещи делаем обычно. Вот, например, какое-нибудь сражение во… во Франции. Красивые слова, лозунги, жесты, исторические фразы…. И у нас. Я читал, поэт Гумилев [29] вспоминал, как он с двумя уланами встретил трёх казаков и они наткнулись на большой немецкий отряд. Никто никаких слов не говорил, ни к чему не призывал. Просто Гумилев с урядником переглянулся и — мне запомнилось! — тот «словно бы нехотя сказал: «Ну, пошли, что ли?» Через минуту от немцев никого не осталось. Кого порубили, кто разбежался… » — Провожу. — Проводи.»
29
ГУМИЛЕВ Николай Степанович (1886–1921), русский поэт. В 1910–е гг. один из ведущих представителей акмеизма. Для стихов характерна апология «сильного человека» — воина и поэта. Участник Первой мировой, награждён за храбрость Георгиевским крестом. Расстрелян как участник контрреволюционного заговора.