Новое житие - покой нам только снится
Шрифт:
– Задний ход, Трофим! Быстро, шнеллер… - зашептал Виктор, не отрываясь от перископов башенки.
– Есть, командир! Будет спок и кок… Для фрицев исключительно последнее. Для нас исключительно первое! – орал в ответ водитель-механик Хохленко, у которого руки были посечены железной крошкой.
Липкими от крови ладонями, хватаясь за липкие же ручки тормоза и коробки передач, он рулил и выруливал. Комбинезон, перехваченный ремнем с кобурой, о который он поминутно вытирался, был также липкий и мокрый. К ордену представлю, на мгновение мелькнула,
Изогнувшись на стальном сидении, Хохленко рванул окровавленными руками липкие от крови рычаги. Двигатель, зарычав как живой, двинул машину с места. Маневрируя под выстрелами, она стремительно отползала. По окружности деревни, со всех четырёх сторон, через сады и огороды, к площади отступали САУ 6-й батареи Тевосяна Армена Хачатуряновича, по прозвищу «Барефзес», что на его родном армянском означало «здорово» или «привет». С ним бок о бок, отходили и отстреливались три уцелевшие машины его роты. На ходу они испускали сизовато-синие выхлопы вперемешку с искрами, выпускали фиолетовые трассы бронебойных выстрелов. Банг-г-г, банг-г-г… Вж-жжж-у, вж-жжж-у… Вражеский снаряд, пущенный со ста метров, поразил одну СУ-85. Из верхнего люка появились тёмно-синие фигурки экипажа. Пригибаясь, они уходили от пулемётных очередей. Пули высекали искры из зелёной краснозвёздной рубки подбитой машины, взмётывали столбики пыли на дороге. Один из ребят, высоко подкинув руки и запрокинув голову в чёрном шлеме, рухнул оземь. Трое других немедленно слились с землёй. Плоско извиваясь, поползли в сторону развороченного забора и распаханного гусеницами садика. Командир подбитой машины полз с брезентовой сумкой, где были патронные диски. Его подчинённый помимо ППШ-41 волок другую сумку, где были четыре противотанковые гранаты.
– Командир! У меня последний! – раздался в мембранах шлемофона крик Тевосяна. – Сейчас выстрел – что тогда!?! Где обещанное подкрепление, я не понял?
– Нам тоже пора выбираться? – загремел своим басом старшина Хохленко. – Гранаты-автоматы с собой. Айда!?! Пока нас не зажгли в нашей коробочке.
– А что, командир? – Иванов-радист шевельнул чёрными усиками и блеснул зеленовато-синими, как одесское взморье, глазами. – Четыре противотанковых – вот наша артиллерия! Быстренько надо выбираться. Хохол дело говорит.
– А ты не хохол, одессит? – встрял Хохленко не по делу.
– Парниша, что б я вас пока не слышал. Так что, комбат?
– Пить дать – подожгут, комбат, - жалобно промяукал в пышные усы Хохленко. При этом он так выжал коробку передач, что САУ едва не подбросило.
В подтверждение по броне – вжиг-вжиг! – ударили на излёте две болванки. Одну срикошетило в яблоню. Ствол дерева переломило, а спелые плоды засыпали воронки. Другая, как, оказалось, покорёжила кормовой бронелист, хотя, к счастью, не оказала заброневое воздействие. Это мгновенно определил Борзилов, что «поцеловался» затылком о погнувшуюся броню, когда отбрасывал ногой выброшенную затвором гильзу.
– Сука, мать-перемать! Гандоны-мудоны… - разразился бешенной бранью механик-водитель, хватаясь за ушибленное место.
Самоходку, многократно обозванную «сукою», снова тряхнуло. Сделав форсаж на правой гусенице, Хохленко умело погнал её к паперти. Прежде чем все успели сообразить, что к чему, прямоугольное стальное тело на гусеницах
– Приехали, - жалобно пропищал сквозь усы на чёрном лице хохол. Он ухватил свой ППШ из ниши и глазами указал на люк: - Командир, дозволите после вас?
Все молча, уставились на Виктора. Пересилив свой командирский гнев, он смотрел на них. Так он здесь комбат или кто другой? Тогда почему, вашу так-перетак… Но здравомыслие пересилило дисциплину. Помогло также святое, замоленное место. Указав глазами на люк, он скомандовал:
– Слушай приказ, всем наружу! Рассредоточиться по церкви. Занять круговую. Иванов! Снять рацию. Приказ ясен?
– Ясен, комбат. Не за хрен собачий сгинуть – не наша работа.
– Хохленко! Порося хохляцкое! Отдавай сумку с гранатами – я её сам тягать буду.
– Ладно, держи. Смотри только – не надорвись, Поддубный.
– Наружу все геть! Шаланды вы мои шаланды…
Виктор первый прыгнул с брони на каменные, потрескавшиеся и выбитые плиты. Аккурат под хоботом 85-мм, на месте разобранной алтарной, горкой лежали унитарные осколочно-фугасные выстрелы. Сверху по винтовой лестнице громыхали сапогами двое танкистов из экипажа Сашки Ахромеева: с пистолет-пулемётами и гранатами «Ф-1». Они уже готовились пустить оружие в ход по ворвавшимся фрицам, когда услышали русский говор, но без мата.
– Ить, твою мать! – сказал один из них, ефрейтор Лужной, готовясь сорвать чеку. – Это вы, товарищ комбат? Так шо ж вы не казали?
– А мы это, того… - опуская дырчатый ствол ППШ, начал оправдываться другой. – Вас хотели встретить.
– Вы что ж – за дверями не следите, герои? – Виктор дёрнул затвор своего пистолет-пулемёта. – Ждёте, когда к вам гости пожалуют, с подбитых коробочек?
– Да нам сверху всё видно, товарищ комбат, - заулыбался Лужной. – Оттуда действительно всё видно.
– Как там обстановка сверху? Что вам видно?
– Пехота на транспортёрах так и стоит. Вместе с ними стоят бензовозы-«опели». Боятся видно, я извиняюсь, наших «сук». Из тридцати коробочек одиннадцать зажжены.
– Так уж и зажжены? – Виктор проводил взглядом своих ребят, что с оружием наперевес, с сумками для автоматных дисков и гранат, рассредоточивались по церкви.
– Точно горят или только разгораются?