Новое житие - покой нам только снится

Графов Станислав

– Знать феньку? – наморщился под фуражкой Фоммель. – Фенька есть она или он? О, я понимайт! Фенька есть главный лагерный авторитет. Обер рус-бандит!

– Обер, обер… Самый, что ни на есть – главный мазурик, - Васька с удивлением отметил, что перспектива угодить на русские нары оберштурмбанфюрера не особенно удивила. – Вот о чём я подумал, герр вы наш и хер…

«…А это, стало быть, отработанный материал! – чётко прозвучали в памяти циничные слова Фоммеля. – И вот что мы намерены сделать…» С этими словами он распахнул клапан висящей на животе кобуры и оттянул наверх «собачку» затвора «Люгер» (Р-08), известного как «парабеллум». Длинный вороненый ствол подбросило в направлении лица одного из «отбракованных», что заметно съёжился. Это был тощий золотушный юноша,

на мятых погонах которого были эмблемы войск связи. Выстрел показался обвалом. Будто купол неба, сверкающего солнцем, потемнел и разломился на сотни-тысяч осколков. Красноармейца дёрнуло. Взмахнув руками, он переломился в коленях. Левую часть головы точно срубило невидимым, остро заточенным тесаком. Кровь широкой, вишнёво-сизой струёй хлынула на гимнастёрку. Она перепачкала одежду, обувь и лица других пленных. «Вставай проклятьем заклеймённый…», «Стреляй, стреляй, сука фашистская! Недолго тебе осталось и твоему фюреру!», «Прощайте, братья славяне! Может того… на том свете свидемся! Бог нам соделает!», «Пощади! Не стреляй! Я против коммунистов и комиссаров завсегда был, есть и буду! Я их сам стрелять зачну. Только…», «Мочи сталинистов! Да здравствует 4-й Интернационал товарища Троцкого, Зиновьева и Бухарина!» - вразнобой заголосили эти люди. Одни сразу же тесно сплелись меж собой. Другие встали на колени и потянули руки. Третьи рванули на пули. У Фоммеля вскоре вышла обойма. По знаку юного унтерштурфюрера СС, обер-лейтенант вермахта вызвал в сарай трёх солдат в полной амуниции. Все они были вооружены пистолет-пулемётами. Откинув пружинистые приклады и уперев их в плечи, они после команды “feir” принялись косить короткими очередями оставшихся в живых. Их насчитывалось до полсотни.

Красноармейцы валились как срезанные. Пули оставляли пятна крови и рваные выходные дыры на груди и спине. Из тел, что корчились и извивались от попавших пуль, летели кровавые ошметья. Страшно было смотреть – не то, что слышать эти стоны, крики, проклятия и матерную брань! Цвигун, не стягивая тесёмок пятнистого капюшона (для конспирации немцы заставили его обливаться потом в душной плащ-палатке), наблюдал за этим хладнокровным уничтожением. Как учили, он постепенно затормаживал, а затем резко отпускал дыхание, что снижало напряжение. Один из автоматчиков опустошив обойму, опустил ствол с «клювом». Потерянными глазами он некоторое время взирал корчившиеся и неподвижные тела, облитые кровью. Так бы и стоял, если бы одна из отлетевших от стены сарая щеп не угодила ему в лицо.

Повинуясь команде, солдаты забросили на плечи стволом к земле МП 38/40. Едва не столкнувшись в повороте «кругом» боковыми пластинами шлемов, они, шатаясь как пьяные, вышли вон. Наверное, у них были мелово-бледные лица и крупный холодный пот прошиб их насквозь, ибо у многих мундиры «фильдграу» потемнели на груди и спине. Может у кого-то из них на лице блуждала циничная, кривая усмешка. Ведь жизненное пространство по Карлу Хаусхофферу нуждалось в «чистке человеческого материала». Такое наверняка забивалось в мозги солдат и офицеров вермахта, на ременных бляхах которых было, тем не менее, выбито – “Gott mist uns”!

– Вы о чём-то подумали, камрад? – донёсся словно издали вкрадчивый голос Фоммеля. – Вы что-то вспомнили, мой друг? Этот естественный отбор намедни – в сарае для военнопленных? Я, наверное, угадал. Что ж… - ему так хотелось отбросить капюшон на голове Васьки и заглянуть тому в глаза, что он прикусил губу. Он и без этого чувствовал, как бурлит изнутри этот русский перебежчик, что был возможной подставой СМЕРШа или НКВД. – Всё-таки…вас не удивляет, что вас веду именно я, а не герр Ставински из… гм, хм… Как у вас говорят – из параллельной конторы?

– Вы о чём, герр хороший? – хлопнул себя по лбу Цвигун. – Ах, да! Вот вы о чём! Всё, догнал… - преувеличенно поторопил себя он. – В сарайчике намедни кого-то постреляли. Ну да, ну да… Жаль, конечно, людишек, чего уж там! Только сами виноваты, прости Господи. Ну, зачем спрашивается сопротивляться объединённой Европе? Фраера они против неё, фраера… Ясно дело, когда уркаганы пригрозили башку оттяпать, фраерам надо что? Либо по закону жить и авторитетов чтить, либо сидеть на нарах и не шуршать. Тогда всё будет харе, господин хороший.

«…Всего лишь естественный отбор»!
– печально развёл руками штатский. Из золотистых лучей, что просачивались сквозь щели и звездообразные отверстия, клубилось множество пылинок. Тела, беспорядочно размётанные по земляному, присыпанному соломой полу, напоминали кресты. «Этот древний закон открыл для нас старина Дарвин, - усмехнулся абверовец Ставински. Этот же закон разделяли Маркс, Энгельс, ваш Ульянов-Бланк и, конечно же, ваш Троцкий-Бронштейн. Что ты скажешь, рус Иванович?» Он осторожно покосился в его сторону. «То и скажу… Много народу вы положили

ради своего хрена Дарвина, да зря, - угрюмо выдавил из себя Цвигун, чувствуя себя «Красногорским». – Ей Богу зря! Как на духу вам говорю. Тот «полтинник», что я отобрал, используете как надо? В шахты не загоните? На лесозаготовках загибаться не будут?» «Лесозаготовки не есть то, что нам нужно – мило улыбнулся штатский с залысым лбом. – Господа! Выйдем наружу». Там в большегрузный трехосный «хеншель» (IG-33) усаживали тот «полтинник», которых Цвигун определил как «перспективный материал». Прошёлся перед строем, кивнул в их сторону головой и… Этим несказанно повезло. Хотя спорный вопрос. Куда определят их эти гады? Хотя при необходимости можно отследить их судьбу сформировать из них неплохую оперативную сеть. Провести ни одну агентурную игру. Только как вернуть тех, кого постреляли? Им бы жить и жить, а они их… Он будто тоже чувствовал себя причастным к свершившемуся преступлению. Но скрыто гнал от себя подлую мысль, что норовила каменной плитой давить его к земле-матушке. «Товарищ Троцкий тоже есть практиковать расстрел, как есть… о, децимация! Когда в тот красноармейский часть, что есть бежаль или проявлял трусость, расстреливайт каждый десятый! О, отчень корош закон! – весело продолжил штатский. – Это есть полезный мер воздействий на унтерменш. Отшень полезный…» «Эта мера воздействия была принята во времена великой Римской империи, - добавил абверовец. – Когда легион бежал, их командиры также проводили децимацию. Ни что не ново под Луной, мои господа».

…Эх, на нары бы тебя, мудона лысого, в Устькумлаг, подумалось тогда мимолётом. Там бы тебя быстро через задний проход братва просветила. «Вгоняй ему ума в задние ворота…»

В туго натянутой пятнистой палатке был установлен длинный стол. Оберштурбанфюрер предложил Ваське присесть. Затем он порывисто кивнул какому-то чину в сдвинутой набекрень пилотке. Через минуту солдат в белом крахмаленом фартуке установил перед Васькой длинный металлический контейнер с ручками. Были отжаты боковые пружинистые кнопки. Коробка раскрылась. В металлических судках источали парок бобы с мясом, студенистое желе из розово-белых долек, что колыхалось при малейшем движении, зелёный горошек и какие-то разноцветные леденцы. Кроме того солдат-повар извлёк из кармана фартука полиэтиленовую упаковку с хрустящими галетами. Они не имели вкуса и, кажется, совсем не пахли.

– Хлебушек наш повкусней будет, - неохотно надкусил галетину Васька, надорвав упаковку. – Могли бы к столу наш хлебушек-то…

– В вермахте хлеб двух сортов – кукурузный и пшеничный, - усмехнулся Фоммель. – Так же в СС. Он щёлкнул двумя пальцами и чин в пилотке исчез. Вскоре он принёс буханку ржаного, русского: - Вам такой больше по душе, герр Красногорский? Если так, то кушайте на здоровье.

– Что, я больше не Рус Иванович? Радует… - Василий поковырялся вилкой в бобах со свининой. – Фу, гавно какое. Не желаете присоединиться, герр оберштурбанфюрер?

– Скучно есть одному такую гадость? – сухо поинтересовался Фоммель. Не сняв плащ, он уселся напротив на складной стульчик. Положил на стол фуражку с выгнутой тульёй: - Ваши приёмы из СМЕРШа мне ясны с самого начала. Вы не с нами играете, а с собой. Конечно, заметно мастерство! Ваше руководство хорошо учить вас этот наук. Это делает вам честь,- то коверкая русский, то разговаривая прилично, продолжил он. – Только вот о чём не следует забывать, - он скосил белёсые глаза и щёлкнул отполированным ногтём по оскалившемуся металлическому черепу на фуражке: - Именно об этом, мой друг! Никому из нас. «Товарищ Троцкий, с отрядом флотским…» - он усмехнулся, напев слова этой известной в Гражданскую песенки. – Неплохо я знаю Россию, верно? Товарищ Троцкий носил перстень на указательном пальце с такой вот эмблемой.

– Ой, не говорите! Не сильны мы только в философиях ваших умных, - Васька отправил-таки пригоршню бобов в свою пасть. Затем, отправил туда же томатного соуса, что оказался, совсем не острым, но сладковатым. – Не больно у вас с обслуживание продуманно, - поднял он вилку, перемазанную в красном. Рассмотрел её со всех сторон: – С обслугой населения как говорится. Нельзя ли заменить столовый прибор, герр оберштурбанфюрер?

– Я смотрю, вас так и тянет на остроты, - с лёгкой улыбкой продолжал Фоммель. – И звание моё вам также известно. Изучали на разведовательно-диверсионных курсах знаки отличия войск СС и СД? В «ящике» под Смоленском? Не так ли? – он ещё раз щёлкнул по мёртвой голове на чёрном околыше высокой фуражки. – Как говорят ваши коллеги, прокол за проколом. Как вы не осмотрительны! Играли бы свою легенду до конца. Какой из вас уголовник? Вы же настоящий профи! У вас на лбу написана специальная подготовка.