Новогодний подарок

Родари Джованни Франческо

— Барон Ламберто был истинным любителем музыки.

— Ламберто любил красивые вещи…

— Эх, сердце Ламберто…

— Как вы сказали? Ламберто умер от болезни сердца?

— Говорю, что у него было большое сердце, у Ламберто.

— Бедный Ламберто!

— Ламберто — там…

— Ламберто — здесь…

— Ламберто — тут…

— Ламберто — повсюду…

Если б кто-нибудь мог подняться высоко-высоко над землей и послушать оттуда сразу все, что звучит сейчас на берегах озера Орта, то он услышал бы только одно:

— Ламберто, Ламберто, Ламберто…

Конечно, люди говорят

и о другом. Следуя в похоронной процессии, промышленники из Оменьи говорят о кофеварках, фабриканты сантехнической арматуры из Сан-Маурицио д’Опальо обмениваются сведениями об арабских шейхах, которые заказали партию золотых краников, фабриканты зонтиков из Джиньезе сетуют на то, что лето, по их понятию, было слишком засушливым, горцы из Вальстроны обсуждают цены на древесину, художники-абстракционисты из Вербании ругают своих коллег — художников-реалистов, и наоборот. Но всегда находится хотя бы один человек, который упоминает Ламберто, и не успевает он произнести «о» из его имени, как кто-то другой уже произносит «Л». Никто ничего не планировал, не программировал, но факт тот, что сто или даже сто пятьдесят тысяч человек громко или тихо, женскими или мужскими голосами, так или иначе, беспрестанно произносят по очереди это имя:

— Ламберто, Ламберто, Ламберто…

И вдруг — впрочем, это было просто неизбежно, этого надо было ожидать, и можно было поспорить на что угодно, что это случится, — в гробу покойного раздаются удары. Все в изумлении замирают. Священник перестает читать молитву. Умолкает оркестр. Все затаили дыхание. Удары становятся все сильнее. Некоторые тут же падают в обморок от волнения, другие держатся — упасть в обморок всегда успеешь… Наконец крышка гроба со скрипом приподнимается, затем еще немного, еще… Вот она откидывается и летит в воду… И барон Ламберто поднимается из гроба во весь рост, оглядывается и громко кричит:

— Да это же все ошибка! Большая ошибка! Харон, вези меня скорей обратно домой! Ансельмо, смотри, не потеряй зонтик! Оттавио, куда ты так спешишь?

Оттавио сразу сообразил, что положение совершенно изменилось. Он тут же бросается со своей лодки в воду и быстро плывет к берегу.

А барон Ламберто продолжает весело кричать:

— Все это ошибка! Все надо переиграть! Похороны откладываются на неопределенное время, потому что покойник больше не играет!

По всему побережью вокруг озера раздается единое, нескончаемое «Ох!». Затем еще более громкое и продолжительное «Ах!». А потом раздается гром аплодисментов, радостные крики:

— Да здравствует барон Ламберто!

Дирижер оркестра миланских трамвайщиков не теряется в этой новой обстановке, и по его сигналу сто двадцать музыкантов знаменитого духового оркестра начинают играть триумфальный марш из «Аиды».

Ансельмо выуживает зонтик, который уронил от удивления в воду, открывает его, закрывает — словом, сам не знает, что делает.

— Синьор барон! — кричит он. — Что вам приготовить на обед? Хотите голубя а ля Кавур? Или

вам больше нравится утка по-мантуански?

Барон не отвечает ему. Он целиком захвачен радостным волнением праздника. И если б в этот момент кто-то мог оказаться высоко-высоко над землей, то он непременно бы услышал, как еще громче и сильнее звучит над озером:

— Ламберто, Ламберто, Ламберто…

— Так Ламберто жив…

— Наверное, кому-то показалось, что он умер…

— Счастливец этот Ламберто!

— По правде говоря, Ламберто этого заслуживает…

— Ламберто — здесь…

— Ламберто — там…

На фоне общего радостного возбуждения сильным контрастом выделяются двадцать четыре генеральных директора и их двадцать четыре секретаря. Они не кричат, ничего не говорят и не выражают никаких признаков радости. Они устремили свои сорок восемь плюс сорок восемь глаз на барона Ламберто. Они испытующе изучают его фигуру и лицо и сравнивают со своими воспоминаниями и своими фотографиями, которые то и дело достают из бумажников. Они переглядываются и негромко совещаются. Наконец, приказывают своим лодочникам править к острову вслед за Хароном, который уже причаливает к берегу.

Барон Ламберто соскакивает на берег и еще раз приветствует всех, сжимая высоко поднятые над головой руки, как это делают боксеры-победители.

— Да здравствует барон Ламберто! — снова раздается над озером.

Затем люди постепенно расходятся, потому что смотреть больше не на что. Но все довольны — ведь это впервые за всю историю озера похороны завершаются таким счастливым финалом. Некоторое оживление еще заметно на полпути между островом и Ортой, в том месте, где затонул гроб и где любители оспаривают друг у друга последние остатки празднества, которые хотят сохранить на память об этом прекрасном дне.

Оттавио в это время уже далеко. Он останавливается только во Флоренции и то потому, что надо заправить машину бензином. И вряд ли еще когда-нибудь услышат о нем на зеленых берегах Орты. Прощай, Оттавио!

12

После двух дней и трех ночей вынужденного сна раньше других просыпается Дельфина. Она не сразу понимает, что проснулась. Ей даже кажется, будто начался какой-то новый сон — с неба спускается оркестр, исполняющий триумфальный марш из «Аиды», и она не очень хорошо понимает, льются ли в окно солнечные лучи или звуки трубы. Глаза ее открыты, но это еще ничего не значит — когда мы видим сны, глаза у нас тоже всегда открыты, кроме тех случаев, когда нам снится, что мы их закрыли. Ой! Какая жесткая постель…

Дельфина осматривается и видит синьору Мерло, которая лежит на полу, и голова ее под столом. Наконец Дельфина соображает, что и сама тоже лежит на полу, и вскакивает как ужаленная.

Бросается к окну и видит, что на озере большой праздник. Бросается к столу и находит записку, оставленную Ансельмо: «Барон умер… Но виноваты вы… Уволены без предупреждения…»

— Что? Что? Синьора Мерло! Синьора Дзанци!

Шлепки, щипки, холодный душ из графина, крики — и вот наконец разбужены остальные пятеро ее товарищей.