Новый год в октябре

Молчанов Андрей Алексеевич

– Извини, Леша, я без звонка… – В дверях стояла Татьяна.

– Конечно– конечно, – забормотал Прошин, отступая в прихожую. – Я ждал, причем здесь звонки…

Он помог ей снять пальто. Она встала у зеркала, закинула назад волосы, отвела за голову тонкие руки, заколола шпильку… Два локона кручеными колечками упали вдоль шеи – нежной, высокой; влажно блеснули темные большие глаза.

Прошин молчал. Он любовался этой женщиной, испытывая сложное чувство: и привязанность, и сопротивление этой привязанности,

отрицание ее – нельзя, безумие, чур меня, чур! Цепенящее это чувство было минутно, но как часто оно мучило его, даже когда ненароком он вспоминал Таню – такую пленительно–женственную, прекрасную любой своей черточкой, жестом; и видел ее, как воочию, и слышал ее голос – низкий, хрупкий; и снова хотел встречи, хотя знал, насколько будет та утомительна и безрадостна. Он страшился ее любви к себе, потому что не мог отплатить ничем; близость с ней была для него неимоверно постыдна и тягостна, как предательство или жестокое воровство; он мечтал порвать, но как порвешь с тем, что стало привычкой, частью твоей жизни, твоего «я»?

– Слушай, кстати, я вспомнил… – промямлил он. – Я тут сумку тебе купил. Где она только… сейчас…

– Ради бога, милый! Никаких сумок! – Она прошла в полутемную комнату. – Я и так задыхаюсь от вещей. И вообще… Я поняла, как мне надо жить.

– И… как же надо?

– Очень просто. И невозможно. Иметь один чемодан и скитаться по свету. Или… Знаешь, я бы уехала в Африку, а может, на Север – все равно. Чтобы работать с утра до ночи; на машинах, на самолетах от одного больного к другому… Это жизнь!

– Я уверен, – Прошин протирал полотенчиком бокалы для вина, – предложи твое место тем, кто в Африке или на Севере… А потом – не понимаю! Какая–то чушь! Ты же там, где хотят скрутить бич человечества. Это большая игра. И ты можешь попробовать… Вот она, жизнь!

– Слова дилетанствующего романтика. – Таня грустно улыбнулась. – Ты думаешь, онкология – проблема для одного человека? Сотни точек зрения, направлений, десятки школ, неисчислимость мелочей, наконец… Огромная организация. И, к сожалению, иначе нельзя. А что такое организация, сам знаешь; фронт поиска – для лидеров, для остальных – фронт работы.

– И как же одолеть эту гадость? – спросил Прошин.

– Может быть, необходим всего лишь один человек, - качнула плечом Таня. – Человек, умеющий обобщать. Не обязательно гений. А у нас ведь такая же проблема, как и везде: куча узких специалистов, поднимающих на щит лишь собственную область знания. Один знает, что такое клизма, другой – как ее ставить, третий – куда.

« А если такой человек – я? – укололо Прошина. – И даже не в том дело, что я большой умелец обобщать! Я взялся бы за такую игру и бился бы до конца… Но ведь и тут есть своя кухня, интриги, выгоды… И что? Это бы устрашило? А если… попробовать?»

«Поздно, Леша», - сказал Второй.

– Так что твои изречения о биче человечества – красиво, конечно, но слишком уж идеально… - Продолжила Таня.
– Вот Андрей, кстати, матерый материалист, рассуждает с полным пониманием обстановки, трезво: надо писать докторскую, становиться

зав.отделением, потому как зарплата у меня – милостыня и сижу я на его шее; вообще лентяйка, ничего не добилась… Три пункта его нытья: должность, звание, деньги. Третий пункт основной. Творится с ним чертовщина какая–то… На уме только рубли и валюта с пересчетами туда и сюда. Вычисляет любой свой шаг. И не дай бог, чтобы где–то на копейку не в его пользу! Тогда трагедия.

– Андрюша жаден как таксист, – поддержал ее Прошин. – Ну, а благоговение перед громкими званиями: «доктор наук», «министр», «генерал» – это болезнь. Застарелая, Тань… И больной, как говорится, неоперабелен… Ты уж смирись. Терпение – главная добродетель слабого пола.

– Леша, я не могу с ним. – Она опустила голову, пальцы ее сжались, зябко ссутулились плечи, словно она готовилась произнести то, что хотела сказать давно, но не решалась, не находила сил…

Прошин затаил дыхание. Он понимал, он знал ее слова, пока еще не высказанные слова о том, что она хочет быть с ним, и только с ним, что он нужен ей, что она любит его, что… Давно, как неминуемого выстрела в упор, он боязливо ожидал этих слов и давно научился выбивать у нее оружие, упреждая ее на какой–то миг, но успевая упредить непременно.

– Да брось ты, – сказал он, отправляясь на кухню. – У кого без недостатков? Он хочет тебе добра – это главное. А по сравнению со мной Андрюха не мужик, а ангел.

Мысли его катались, как бильярдные шары:

«Вот оно… Сейчас начнется… Сцена».

Все складывалось совершенно не так, как хотелось. И виноват в этом он сам, желавший разговора с ней, как с человеком, способным помочь в делах ни больше ни меньше как деликатно–служебных, но по дурацкой, смехотворной близорукости не рассмотревший деталей: настроения, места и еще – кем приходится ему этот человек.

«Деловые переговоры с любовницей. Первый раунд! – гоготал Второй, заставляя Прошина холодеть от раздражения. – И где? Ладно бы за столом в кафешке…»

Поджав губы, молча, Прошин выставил на стол бутылку вина, положил коробку конфет, ощущая на себе взгляд Тани – ироничный, тоскливо–сосредоточенный… Он читал ее мысли: «Аксессуары любовного рандеву. Винишко, шоколад…»

Она встала. Прошин замер – сейчас подойдет, обнимет, начнутся мольбы, убеждения, всхлипы… Но нет.

Она дернула свисающий по стене канатик, зажгла люстру; свет метлой мазанул по интиму полумрака, вымел его прочь, стало удивительно светло и сразу даже легко как–то…

– Знаешь, Леша, – сказала она устало, – давай–ка я приготовлю тебе ужин. Ты пришел с работы, хочешь есть, зачем эти конфетки? Где мясо?

Прошин мотнул головой, удивляясь вроде бы.

– Ну… в холодильнике… Рыба.

Глаз на нее он не поднял. Почему–то не мог. Услышал шелест платья, шаги, чиркнула спичка, громыхнула плита.

Он смежил веки, постоял так чуть, затем прошел не кухню. Там, брызгая маслом, шипела сковорода. Таня обваливала в муке карпов.