Новый Мир (№ 1 2005)
Шрифт:
Вот здесь мы и подходим к интересующей нас теме. Вспомним, что среди изваяний, изображающих людей, нас интересуют те, которые изображают людей реальных и конкретных, — именно такие изваяния и следует называть памятниками в оговоренном выше смысле.
С появления таких изваяний начинается история памятников. Первыми памятниками, как уже было сказано, были памятники умершим — и археология Древнего Египта подтверждает это с полной ясностью. По-видимому, древнеегипетским скульпторам удавалось добиваться портретного сходства с оригиналом.
Но все это было лишь разбегом для того, чтобы сформулировать главный тезис, провозглашенный на конференции: поворотным моментом в развитии той или иной культуры15 явилось появление монументов здравствующим людям; значимость этого нового этапа функционирования памятников
С наибольшей, кажется, ясностью указанный поворотный момент прослеживается в истории Древнего Египта: новый этап начался тогда, когда фараоны приказали воздвигать себе статуи — как в храмах, рядом со статуями богов, так и вне храмов. Затем эта традиция была продолжена в Древнем Риме, когда статуи императорам стали устанавливаться при жизни последних, а сами императоры стали наслаждаться божескими почестями16. В наше время божеские почести воздавались и прижизненные монументы сооружались азиатским диктаторам: Сталину, Мао, Ким Ир Сену, Саддаму Хусейну, Ниязову (он же Туркменбаши). Можно предположить, что во всех случаях — от фараонов до современности — инициатива обожествления и сооружения монументов обожествляемому лицу исходила от самого этого лица. Таким образом, когда ставится памятник живому человеку, в большинстве случаев можно говорить, что этот памятник человек ставит себе сам (говоря о большинстве случаев, мы полностью исключаем из статистики устанавливавшиеся в СССР бюсты дважды Героев). Наличие или отсутствие памятников здравствующим лицам можно рассматривать как один из существенных критериев, применяемых при классификации цивилизаций.
Отступление. Напомним, что мы рассматриваем здесь только такие памятники, которые являются скульптурными изображениями человека. Разумеется, не всякое такое изображение является памятником: памятник всегда предполагает ту или иную форму почитания. Если же говорить о скульптурных изображениях вообще, а не только о памятниках, то желание человека запечатлеть себя в виде такого изображения может и не свидетельствовать ни о самообожествлении, ни о требовании обожествления со стороны окружающих. Скорее здесь прослеживается архетипическое стремление к бессмертию (ср. “Здравствуй, Нетте! Как я рад, что ты живой дымной жизнью труб, канатов и крюков”). Поясню сказанное следующим личным воспоминанием, относящимся к предвоенному июню 1941 года. Десятилетним мальчиком я жил с родителями в подмосковной деревне Шуколово, недалеко от станции Турист Савеловской ветки. В то время деревенская культура еще достаточно резко отличалась от городской и в ней ощущались архаичные черты. У меня был дешевенький детский фотоаппарат, вызывавший неподдельный интерес у деревенских жителей. Все хотели, чтобы я их сфотографировал. Замечательным было то, что никто не просил у меня фотоснимка. Для деревенских жителей было достаточно самого факта быть запечатленным, и процесс для них полностью завершался щелчком затвора. Конец отступления.
Вообще, развитию монументальной скульптуры как части социальной истории человечества было уделено на конференции должное внимание. Однако мне не удалось услышать совершенно четких и однозначных ответов на тот вопрос, который был поставлен в начале этого Прибавления: “для чего ставят памятники?” (разумеется, кроме памятников самим себе — тут все ясно). Более или менее расплывчатые ответы, предложенные на одном из состоявшихся в рамках конференции “круглых столов”, поделили участников дискуссии на две категории, которые мы условно обозначим словами рационалисты и мистики (иррационалисты).
Рационалисты отстаивали ту точку зрения, что памятники ставятся с целью создания в обществе особой психологической атмосферы, каковая атмосфера долженствует помочь власти в проведении угодной ей, власти, политики. Мистики же утверждали (иногда в стыдливой, завуалированной форме), что цель сооружения памятников (если не всех, то многих) — умилостивление тех умерших, кому эти памятники ставятся.
Рационалисты ссылались, в частности, на так называемый “Ленинский план монументальной пропаганды”, сформулированный в постановлении Совета Народных Комиссаров от 12 апреля 1918 года “О снятии памятников, воздвигнутых в честь царей и их слуг, и выработке
В каком-то смысле рекламный характер имеют и памятники историческим деятелям, и памятники деятелям культуры. Они рекламируют прошлое и тем самым должны возбуждать столь полезное для функционирования любой власти чувство патриотизма. (Здесь вспоминаются призывы к гражданам, звучавшие во времена Великой французской революции: мужчинам предписывалось вступать в армию, женщинам и детям — щипать корпию, а старикам — велеть выводить себя на улицу, дабы своим видом вдохновлять народ на патриотизм, а войско — на мужество.) Впрочем, некоторые памятники деятелям прошлого задуманы для прославления не столько самих этих деятелей, сколько тех, кто велел эти памятники установить. Чтобы убедиться в этом, достаточно прочесть надписи на двух петербургских памятниках Петру I: “PETRO PRIMO CATHARINA SECUNDA” и “ПРАДЅДУ ПРАВНУКЪ”. Рационалисты даже памятникам чижику-пыжику (установлен в Санкт-Петербурге), ежику в тумане (говорят, что проектируется), героям Венедикта Ерофеева (установлен в Москве) и букве Ё17 — даже им приписывают рекламный характер.
Мистики же, не отрицая рационального, то есть рекламного, аспекта многих памятников, в защиту своей позиции приводили ряд примеров, из которых я запомнил два.
Пример первый. Знаменитый памятник “Тысячелетие России”, открытый в Новгороде в 1862 году, отличается весьма тщательным отбором изображенных на нем исторических персонажей, сгруппированных по нескольким тематическим категориям. В категории правителей России мы видим Николая I, выглядящего неуместным на фоне представленных на памятнике действительно значительных фигур этой категории. Объяснение присутствия Николая весьма просто: Александр II вызвал к себе М. О. Микешина, по подробным эскизам которого изготовлялся памятник, и произнес что-то вроде: “Вы уж батюшку-то не забудьте”.
Пример второй. У входа в Российскую государственную библиотеку (до 1992 года она называлась Библиотекой имени Ленина) установлен ровно один памятник — Достоевскому. Спрашивается, почему именно ему? Ответ мистиков: чтобы он не сердился. Для понимания ответа достаточно прогуляться вдоль главного фасада библиотеки в направлении от Воздвиженки к Знаменке и обнаружить на этом фасаде 15 барельефов, на которых последовательно изображены лица, достойные, по мнению советской власти, представлять отечественную литературу: Руставели, Пушкин, Лермонтов, Гоголь, Белинский, Герцен, Шевченко, Некрасов, Чернышевский, Добролюбов, Салтыков-Щедрин, Тургенев, Лев Толстой, Маяковский, Горький. В этом списке нет Достоевского, хотя из русских писателей именно он наиболее известен во всем мире: как мне говорили, одним из главных стимулов, побуждающих изучающих русский язык американцев изучать этот язык, является желание читать Достоевского в подлиннике. Но в советские годы к Достоевскому долгое время был приклеен ярлык “реакционный писатель”; человек с таким ярлыком не мог присутствовать рядом с Кремлем, да еще и на обращенном к Кремлю фасаде. В постсоветское время дух Достоевского был умилостивлен сооружением его изваяния более высокого ранга, нежели серийный барельеф.
При упоминании Достоевского как умилостивляемого духа один из участников дискуссии объявил, что теперь он понимает, почему на предвыборном плакате партии “Единая Россия”, имевшем хождение осенью 2003 года, Достоевский изображен несколько раз. На этом плакате, как известно, карта России исполнена в виде мозаики, а элементами мозаики служат портреты лиц, долженствующих, по замыслу “Единой России”, представлять единую Россию. Товарищ Сталин на этой мозаике упирается своей шевелюрой в подбородок академика Сахарова. (Кто-то нашел там и Берию, но при более тщательном рассмотрении Берия оказался Луначарским.) Так вот, Достоевский встречается там трижды, и это есть явная попытка задобрить покойного писателя. Автору этого объяснения возразили, что Грибоедов встречается там четырежды. Ну что ж, было возражено на это возражение, и перед Грибоедовым мы виноваты: Россия не потребовала должного удовлетворения за убийство своего посла, а довольствовалась алмазом. (Этот алмаз, получивший впоследствии название “грибоедовского”, был третьим по величине в шахской коллекции — зато третьим или всего лишь третьим, в зависимости от оценки ситуации. В любом случае как бы выходило, что жизнь Грибоедова была обменена на алмаз.)