Новый Мир (№ 2 2009)
Шрифт:
Чем больше вглядываешься в примеры, тем очевиднее коренящаяся в этом словарном гнезде тяжба между жизнью и смертью, а также акцент на цене, которую приходится платить, причем исход зависит от действия приставок. Корень жи- поставляет экзистенциальную составляющую, а приставки задают ей то или иное векторное направление.
Но в Танином mot глагол отживать употреблен вроде бы в другом смысле. Речь там идет не о жизни и смерти, а всего лишь о временном пребывании на той или иной территории. Дело в том, что русский глагол жить совмещает значения, которые в других языках могут быть представлены
Сплетение экзистенциальной «жизни» с пространственным «жительством» проявляется в таких выражениях, как выживать (кого-то откуда-то), сживать (кого-то) со свету , а типологически, например в понятии жизненного пространства , восходящем к нем. Lebensraum . В этой связи любопытно, что если не в современном литературном употреблении, то, по крайней мере, в более старом, простонародном, у глагола отживать есть еще одна группа значений, близких к изобретенному Таней. Даль дает такие примеры:
Отживать срок свой, отжить у кого годы , прожить, прослужить. Отживать у кого долг, заживать, идти в услуженье, в заработки, за долг. Старайтесь отжить от себя незваных гостей без ссоры, сбыть, удалить, выжить, отделаться от них.
В двух первых случаях сочетание экзистенциального начала с пространственным под знаком приставки от- дает результат, противоположный нашему: от- живание мыслится не как взимание (= от- ымание ) долга, а как его ответное возвращение (= от – дача ) . В третьем случае от- живание синонимично вы- живанию (кого-то откуда-то) и напоминает Танину реплику своей откровенной негативностью, чуть ли не убийственностью.
Ибо, конечно, ее яд в том, что путем чисто словесной игры простое взимание долга приравнивается к — пусть частичному, временному, символическому — отнятию жизни. Типа фунта плоти по Шейлоку.
КВАСЦЫ
(72 слова)
Когда в одном электронном журнале, с легкой, но недолговечной там руки дружественного редактора, появилось несколько моих мемуарных мелочей — рядом со сходными по жанру сочинениями давней знакомой, озаглавленными «Рассказцы», я вычислил, что на эту словесную мель она села, метнувшись от Сциллы моих западнических «Виньеток» к Харибде солженицынских «Крохоток», и стал, с завистливой оглядкой на Пелевина, придумавшего «один вог» — квант современной мирской тщеты, прикидывать, как бы назывались аналогичные единицы
LIGHT TOUCH [12]
Сорок лет назад, впервые поехав в Польшу, я с места в карьер стал учить польский. Он давался мне легко, но на самых головоломных словах я спотыкался. Как-то в гостях я безнадежно увяз в слове odziedziczy'c («унаследовать»), согласные которого различаются исключительно мягкостью/твердостью и звонкостью/глухостью: джь — джь — ч — чь. Эти признаки есть и в русском, но нет ни фонемы «дж», ни твердого «ч». Я в который раз пытался продраться сквозь этот фрикативный частокол, когда хозяйка сказала:
— А ты не старайся, ты так легонько, по верхам: odziedziczy'c — понимаешь? — Она повела ручкой и пошевелила пальчиками в знак полнейшего пренебрежения. Я понял и, как под гипнозом, без запинки исполнил:
— Оджеджичычь .
В дальнейшем я неоднократно применял эту безмятежную технику и даже обучал ей американских студентов, не всегда справляющихся с богатым и широко востребованным словом environmentalism [13] , достойным внимания культурных девушек типа Фимы Собак.
Вообще, это постоянный соблазн — отказавшись от глубокомыслия и занудства, научиться light touch, легкому касанию. Американцы овладевают им уже в начальной школе. Помню, как Катина дочка, изготовив пестрый плакатик на заданную на дом тему, отступила назад, чтобы окинуть его взглядом, и удовлетворенно констатировала:
— Some information, not too much!.. («Кое-какая информация, не слишком много!..»)
Как говорит один из персонажей в «Портрете Дориана Грея» (и любил повторять Черчилль):
Если ты джентльмен, так тебя учить нечему, тебе достаточно того, что ты знаешь.
А если ты не джентльмен, то знания тебе только во вред.
Мне такое отношение дается с трудом. Сколько раз казалось, что любимое стихотворение или рассказ можно разобрать на двух-трех страницах, а кончалось дело длиннейшей статьей. Хотелось бы как лучше — жить так просто и писать. Но не с тем, чтоб сдвинуть горы, Не вгрызаться глубоко, А как Пушкин про Ижоры — Безмятежно и легко. И вообще — жизнь просвистать скворцом, Заесть ореховым пирогом. Но, видно, нельзя никак…
КРЫМСКАЯ ЛОГОЦЕНТРИЧЕСКАЯ
В Гурзуф мы попали заботами щедрого друга-литератора, предложившего свозить нас из Москвы на машине во все еще существующий Артек — по дружбе и в видах прочтения мной все еще съезжающимся туда пионерам из ближнего зарубежья лекции о том, что такое стихи и как их понимать. Лекция, впрочем, не состоялась, но мы целую неделю провалялись на пустынном Пушкинском (ныне — Пионерском) пляже, наслаждаясь — при доброжелательном попустительстве милиции и вопреки отрезвляющему предупреждению Гераклита — купанием в волнах, некогда бежавших лечь к ее ногам [14] .
В остальном Гурзуф скорее разочаровал своей разнообразной бедностью и нерасторопностью. Эра социализма там как бы уже закончилась, а эра капитализма еще не начиналась. В кафе и ресторанах официанты неизменно приносили заказанное в самом причудливом порядке, нашим жалобам непритворно удивлялись, ссылаясь на произвол поваров, чем напомнили мне российских редакторов, находящихся в полной зависимости от верстальщиков. Поэтому в спорах, кому должен принадлежать Крым — России или Украине, я склонялся к тому, чтобы вернуть его туркам, а в ответ на возражения спутников, в Турции, в отличие от меня, побывавших, угрожал вообще отдать его генуэзцам, а то и древним грекам или римлянам.