Новый Мир (№ 3 2006)

Журнал Новый Мир

 

Корней Чуковский. Собрание сочинений в 15-ти томах, т. 10. Мастерство Некрасова. Статьи 1960 — 1969. М., “Терра-Книжный клуб”, 2005, 736 стр.

“Юбилейный” том собрания неожиданно подводит нас к окончанию писательского пути: книга заканчивается последним эссе Чуковского “Как я стал писателем”, прозвучавшим по радио и записанным за два месяца до смерти. В следующих томах — полное издание дневников и эпистолярии.

Колебалась ли Елена Цезаревна Чуковская — вставлять или нет вроде бы и не существующую, вроде бы выпавшую из оборота и вроде бы утратившую

свою ценность самую громкую книгу К. Ч. послевоенного времени, “виновницу” его высшего советского лауреатства (а Корней Чуковский, напомню, был первым лауреатом Ленинской премии из награжденных за нехудожественное произведение)?

Думаю — да.

Но как без нее?

Помню, как пять лет назад вышедшая в “Языках славянской культуры” книга переписки Чуковского с Юлианом Григорьевичем Оксманом устыдила меня в моем отношении к “Мастерству Некрасова”. Только прочитав ее, я понял, как сильны мифологические установки.

Для этого тома собрания отыскался и помощник по теме и сосоставитель — ярославец Борис Владимирович Мельгунов. Кропотливо, ничего не упуская и вместе с тем сжато, он и во вступительной статье, и в комментариях освежил, смахнул пыль с увесистого тома, обратился и к дневнику писателя, и к осевшим в архивах спорам вокруг “Мастерства...”, а затем, вместе с Е. Ч., закольцевал книгу документами, связанными с перипетиями выдвижения Чуковского на пресловутую “Ленинку”. И хотя письма “старых большевиков” во главе со Стасовой в ЦК КПСС и глумливое “рекомендательное” письмо туда же Д. Поликарпова уже публиковались, рассекреченные, в периодике, здесь они — рядом с предметом, вызвавшим злобу у “охранителей”. Хорошенько потоптавшись на дореволюционной работе Чуковского в тогдашних газетах, на его раннем некрасоведении, вызвавшем ядовитую желчь у Крупской, кремлевские и околокремлевские старцы перешли к непозволительному, с их точки зрения, интересу Чуковского к аксеновскому “Звездному билету”13 и резюмировали: “А разве перестал вредить советской литературе еще и сейчас этот К. Чуковский? <…> мы указали на моральную чистоту, искренность и правдивость в служении делу Ленина, как одно из условий, дающих право на почетное звание лауреата. Во имя этого принципа мы настаиваем, чтобы Комитет по Ленинским премиям отверг кандидатуру Чуковского, приспособленца, во имя корыстных целей готового пойти на любую сделку с совестью. Именно таким он остается в памяти старшего поколения советских людей”.

Но даже сопроводиловка Поликарпова “старым большевикам” не помогла (он равновесно перечисляет положительные отзывы о Чуковском и его награды, считая сие в принципе достаточным). Члены Комитета были единодушны (первый и последний раз в их практике) и премию Чуковскому дали. Он был как будто доволен: “теперь не всякий чиновник сумеет плюнуть мне в лицо”. А в дневнике записал: “Хотел ли я этого? Ей-богу, нет! Мне вовсе не нужно, чтобы меня <…> тормошили репортеры. Я потому и мог писать мою книгу, что жил в уединении, вдали от толчеи, пренебрегаемый и „Правдой” и „Известиями”. Но моя победа знаменательна, т. к. это победа интеллигенции над Кочетовыми, Архиповыми, Юговым, Лидией Феликсовной Кон и другими сплоченными черносотенцами…”

 

Елена Макарова, Сергей Макаров. Крепость над бездной. Я — блуждающий ребенок. Дети и учителя в гетто Терезин, 1941 — 1945. М., “Мосты культуры”, 2005, 423 стр.

О начале этого удивительного — и документами, и изобразительным рядом, и представленными судьбами тех, кто прошел через цинично-“образцовое” гетто, — четырехтомного проекта (перед нами — второй том) я более или менее подробно писал в “Книжной полке” ровно два года назад (“Новый мир”, 2004, № 3). Писал и об инициаторе, воскресительнице, живущей

в Иерусалиме, — Елене Макаровой.

Надеюсь, что по выходе финальной книги, которая будет называться “„Все жанры, кроме трагедии”. Искусство в Терезине”, напишу обстоятельную обзорную статью.

Тем же, кто заинтересуется и вознамерится добыть именно это издание, сообщаю о поразительных дневниковых записях и стихах терезинских детей, стоящих на пороге вынужденной Вечности со своими листочками в руках.

Их перевела на русский Инна Львовна Лиснянская — мама Е. Макаровой, вложив в нелегкую работу и мастерство, и любовь — и к ним самим, и к труду дочери, неустанно движущейся по свету. По миру, так и не сумевшему толком понять, из кого еще он когда-то состоял…

…Вот он, садик аленький.

Пахнут розы робко.

Ходит мальчик маленький

Узенькою тропкой.

И похож мальчоночка

На бутончик ранний.

Лишь бутон раскроется —

Мальчика не станет.

Стихотворение Франтишека Басса (1930 — 1944) напечатано в главке “Дети-философы” (Часть 1. Образ жизни).

 

Федор Поленов. Хранители родников. Рассказы, очерки, зарисовки, воспоминания. Тула, “Поленово”, 2004, 360 стр.

В каждой миниатюре Федора Дмитриевича Поленова — а их здесь более полуста — любовь и благодарность тем, с кем жил и живешь, и тому, в чем и вокруг чего существуешь. Говорить о поленовском доме-музее, о заповеднике, людях, которыми его одарила судьба, внук великого художника может только в жанре любования и признательности.

Я купил эту книгу у въезда в благословенный музейный, но живой и дышащий жильем мир, и, пока читал — на обратном пути, мир двигался за мной, соединяя и прошедшее, и существующее в горькой и счастливой судьбе главного соучастника и свидетеля.

“…А пруд живет и живет себе своей жизнью. Две хлопотливые утки привели к нему свои выводки: восемь утят покрупнее и шесть крошечных желтых шариков. Смешно переваливаясь с боку на бок, утята мигом скатились с берега в воду и теперь суетливо бороздят в разных направлениях густую ряску. Степенно плывут взрослые утки, радуются солнцу августовского утра, останавливаются на середине пруда и, привстав на хвосте, машут крыльями, бьют ими по воде, точь-в-точь как их дикие сестры. Звучит, значит, голос общих предков и в утиной душе.

На поверхности пруда остается след чистой воды за утками, как разводья за ледоколом. След взрослых уток широк, у крупных утят он поуже, у самых маленьких совсем узкий, он быстрее всех затягивается ряской. В них-то, в этих разводьях, и отражаются пролетающие по шоссе машины.

Не так ли и в жизни? Каждый способен оставить свой след. Велик он или мал, но в нем неизбежно отразится эпоха. Этот зримый след оживит ее в сознании людских поколений, пока сам не затянется густой ряской времени” (“Следы на воде”; памяти Е. В. Поленовой-Сахаровой).

Рассматривая приложенные к изданию фотографии родных и дорогих людей (встретил и семью Солженицыных, которые, знаю, по-особенному любят Поленово), я думал о том, что почти у каждого из нас есть, были и будут вот такие “крохотки”. А ведь закрепить и выразить их — тут не только литературный дар надобен, это дело, видно, душевное .

…Помимо вынесенных в отдельную главу воспоминаний о Юрии Казакове не могу не сказать о пронзительном мемуаре Натальи Поленовой, венчающем “Хранителей родников”. Мемуар называется “Отец”, он дышит нечастым в наши дни сочетанием собранности, поэтичности и признания за незаметное волшебство ежедневной жизни.