Новый Мир (№ 3 2010)
Шрифт:
изнанка желтью налита,
как будто выхлебал он ворвань
из эскимосского котла.
А карлик близится и, тужась,
в гиганта мечет острогу;
до неба вырастает ужас,
врагом внушаемый врагу.
Им друг от друга нет спасенья —
они сработаны вдвоём
из
на льду забитого живьём.
Ода Цельсию
Чахотка медленным огнем
пожар в нем зачала,
но стран полночных астроном
не отирал чела.
Вода вскипала при нуле
по выверенной им шкале,
а льда лапландского кристалл
слезу пускал при ста.
Но где ж, Натура, твой закон?
Так вот же он!
В целительные холода
шары катила ртуть,
и зуб на зуб не попадал
у Цельсия во рту.
И пудра падала со лба,
туманя окуляр,
но выше ртутного столба
главой взмывал сколар.
Светились ризы при луне,
и нимб сиял, как нуль...
Потом оппортунист Линней
шкалу перевернул.
Открылась бездна, зв е зд полна.
На что теперь она!
Цикады грянули хорал
тому, кто в парике
величье Божье измерял
с термометром в руке.
О, рыцарь снежных королев,
грустны твои черты,
и за всемирный подогрев
один в ответе ты!
Орден
Утопила мама мамина
Боевого Красна Знамени
орден папы тоже маминого —
революционера пламенного.
К той поре комбрига Гохмана
восемь лет тому, как грохнули,
но о нем напоминания
не простила бы Германия.
Вот
стукнул пепел неразвеянный,
и мыслишка в сердце юркнула —
отомстить за брата-юнкера.
Бэлла, говорит, Давыдовна,
я, уж вы простите, выдам вас
и скажу, что муж ваш были
комиссар и коммунист.
Поступить бы тут по-здешнему —
пусть она за дурь поплатится! —
побежать к энкавэдэшному
человеку да поплакаться.
Вышла бабка из парадного —
получить им с мамой отруби —
и по Невскому блокадному
заодно дошла до проруби.
Орден выскользнул из варежки,
как блесна для ловли корюшки.
Жалко. Штука не великая,
но семейная реликвия...
Нету слов своих и краденых —
рассказать, поставив рядышком,
ни про женщин бесхарактерных,
что греха не взяли на душу,
ни про тэ тридцать четвертые,
что прошли колонной маршевой,
как иконы чудотворные
крестным ходом патриаршим.
Кубинская фотография
На флаге, солнцем разогретом,
застыла белая звезда,
и дым сигары над беретом
не улетает никуда.
Не наше дело, что за кадром —
воображению предел
кладёт оптический прицел
фотографа, промытый взглядом.
Дымясь от внутреннего жара
курильщика, за правоту
его идей умрёт сигара,
сгорая медленно во рту...
Чтоб истощавшая общага
преобразилась в парадиз,
терпеньем с писчей поделись,
крупнозернистая бумага!
Ещё продолжится счастливо
поход смеющихся знамён,