Новый Мир (№ 4 2010)
Шрифт:
(„У вас у всех виды (на жительство. — П. Б. ), а я буду вашей прислугой без вида”, — сказал Л. Н.), поехать в Болгарию или в Грецию».
Читая дневник Маковицкого, невольно приходишь в ужас. Значит, беглецы собирались нелегально пересекать границу, провозя больного
82-летнего старика под видом прислуги? Разумеется, это было невозможно. И дело даже не в том, что их вычислили бы на границе, так как известие, что великий Лев Толстой сбежал из дома с невозмутимым бледнолицым доктором-словаком, к тому времени облетело бы весь мир. Дело в том, что в поезде на Ростов их уже сопровождал корреспондент газеты «Русское
И все-таки рассмотрим возможные пути бегства Толстого после Шамордина. Предположим, они получили паспорта, пересекли границу и добрались до Болгарии. Был ли это выход для Л. Н.?
Чего он хотел больше всего? Покоя и одиночества. «Он не помнил или не знал, — пишет Маковицкий, — как он известен и в Болгарии. Ни на одном языке в мире, не исключая английского, чешского, нет столько переводов последних писаний Л. Н., как на болгарском. Но никто из нас тогда и не думал объяснять Л. Н., что ему скрыться надолго нигде нельзя. Мы тогда думали только о том, чтобы хоть несколько недель (а пока хоть несколько дней) не быть разысканными, догнанными».
В Болгарии Толстого ждал слишком уж теплый прием. В частности, в Болгарии жил его страстный последователь, друг Черткова, Христо Досев (1886 — 1919), сотрудник журнала «Възраждане». В 1907 году Досев гостил у Черткова в Телятинках и встречался с Толстым. В Болгарии, как во всех славянских странах, было движение «толстовцев», и они, конечно, носили бы своего учителя на руках. Но как раз этого Толстой меньше всего хотел. Принципиальное условие, которое он предъявлял своему предполагаемому месту жительства, — чтобы это ни в коем случае не была толстовская коммуна. Это он не раз настойчиво говорил своим спутникам. Где угодно — в избе, в гостинице, но только не в коммуне!
И как тут не вспомнить Будду, отказавшегося умирать в буддийском монастыре?
Незадолго до смерти Гаутамой овладело беспокойство. Он часто переходил с места на место, нигде подолгу не задерживаясь. Однажды он был принят в доме кузнеца. Хозяину нечем было угостить старца, кроме вяленой свинины. После грубой пищи его стали терзать сильные боли. Он понял, что близится смерть. Будда облачился в чистые одежды и попросил постелить на земле плащ. Рядом с ним сидели опечаленный кузнец и плачущий ученик. Будда утешал их. «Не говорил ли я, Ананда, что в природе вещей, дорогих нам и близких, заключено то, что мы должны с ними расстаться?» Наивного Ананду возмущало, что Совершенный избрал для смерти неизвестную деревушку.
Но в таком случае и Кавказ не стал бы мил Толстому. На Кавказе тоже жили «единомышленники», сосланные туда «толстовцы».
Номера газет, где уже сообщалось об исчезновении Толстого из Ясной Поляны, на станции Горбачево купила его дочь Саша. Толстой эти газеты увидел и, по свидетельству Саши, очень огорчился.
— Все уже известно, все газеты полны моим уходом, — грустно воскликнул Л. Н.
В вагоне многие пассажиры читали эти газеты и обсуждали главную новость.
«Против меня сидели два молодых человека, — вспоминала Саша, — пошло-франтовато одетые, с папиросами в зубах.
— Вот так штуку выкинул старик, — сказал один из них. — Небось это Софье Андреевне не особенно понравилось, —
— Вот тебе и ухаживала она за ним всю жизнь, — сказал другой, — не очень-то, видно, сладки ее ухаживания».
Слух о том, что виновник скандала находится здесь же, в этом поезде, мгновенно облетел вагон, и в купе к ним стали заглядывать любопытствующие пассажиры. Одних усилий спутников Л. Н. сдержать этот натиск было недостаточно. Тогда вмешались умные кондукторы.
— Что вы ко мне пристали? — говорил один из них, седой, почтенного вида, с умным, проницательным лицом. — Что вы, в самом деле, ко мне пристали? Ведь говорю же я вам, что Толстой на предпоследней станции слез.
Но Толстой этого, слава богу, уже не видел и не слышал. Он спал, накрывшись пледом, в пустом купе.
И когда он проснулся, для его спутников стало очевидно: Толстой тяжело болен. Все ресурсы его мощного организма, поддерживавшие его на пути из Ясной в Шамордино, рухнули в одночасье. Не будем гадать, почему это произошло. Тем более что существуют разные версии о болезни Толстого. Заметим лишь, что это случилось, когда он, казалось, вырвался из козельской западни, когда они уже проехали злосчастное Горбачево и призрак С. А., по крайней мере, не угрожал им в ближайшие дни. Но именно после Горбачева через газеты он понял, что сбежать от жены еще можно, а от земной славы — никак. Толстой понял, что теперь за каждым их шагом следит весь мир. Неутомимые газетчики настигнут их где угодно.
Путь отца Сергия ему не удался. Как, впрочем, и путь всех его литературных беглецов, от князя Оленина до старца Федора Кузьмича. Этого последнего дьявола, земную славу, Толстой не смог одолеть. Она только многократно умножилась его уходом.
После Белёва, оставшись один в купе, Л. Н. некоторое время чувствовал себя хорошо. Но все же, по свидетельству Маковицкого, почти не вставал с дивана: либо лежал, либо сидел. Доктор, Саша и Феокритова несколько раз заходили к нему (они ехали в соседнем купе) и видели, что со стариком все в порядке.
Л. Н. был счастлив, что у него в руках находились его любимый, им самим составленный сборничек «Круг чтения», взятый «напрокат» у сестры в Шамордине, и антология Новоселова о религии, тоже «похищенная» из библиотечки сестры, — что еще было нужно?
Вагоны второго класса — удобные: купе с диванами, со столиками, на которых при необходимости можно было и кофе сварить на спиртовке, не заказывая у кондукторов чай (Л. Н. давно привык пить не чай, а кофе без кофеина), и даже овсянку и супчик с сухарями, что и было сделано Сашей сразу после их посадки в вагон в Козельске. Старик все это с аппетитом выпил и съел и даже еще два яйца всмятку в придачу.
Была, впрочем, одна неприятность. Влезая в вагон, Л. Н. поранил палец. Но это было обычное дело. У автора «Анны Карениной» отношения с железной дорогой всегда складывались неудачно: то он в дальнем пути кошелек с единственными деньгами забудет в станционном буфете, то палец себе прищемит в вагонном клозете...
Все же это обстоятельство (поранил палец) говорило, что при посадке в вагон Л. Н. торопился, нервничал. И вообще не забудем, что в неопределенную сторону Кавказа бежал не молодой человек, а старик 82 лет. По мнению некоторых врачей, высказанному после смерти Толстого (например, профессором Снегиревым), Толстой был болен еще до ухода. Начавшееся воспаление легких отравляло не просто организм, но мозг.