Новый Мир (№ 4 2010)
Шрифт:
и не думал что он один
и ты тоже была одна
а потом принесла
вина
У Сваровского рифма не просто ударяет раньше, чем обещана. Она и не обещана вовсе, она каждый раз как подарок. И вдруг сгущается (например, в конце цитаты). Дважды (отделенные пары строк) стихотворный строй сваливается в верлибр, потом замечаешь, что эти пары издали рифмуются между собой. Разумеется, речь идет не о формальной игре (какого только филологического кристалла не выдумать), а о живом ритме, прекрасно воспринимающемся на слух.
Много
Борис Херсонский обрушил на нас с вами очень много стихов — было бы странно и подозрительно, если бы они оказались равноценными. Но в некоторых лучших автор становится прозрачен, как стекло, и ритм стихотворения настолько отвечает теме, что как бы усиливает ее резонансом.
Все видно, поскольку нет занавесок,
а окна новые, их поставили год тому.
Пятна на белой стене не хуже фресок.
Скоро забелят. Теперь все равно ему.
Свет из окон — во двор. Пересекались тени.
Слышались крики. Водка не шла колом.
Вышла дочь на крыльцо. Полотенчико — на ступени.
Села и закурила. Из разреза халата колени,
сдвинутые колени торчали острым углом.
Формальная тема стихотворения — не то чтобы поминки, так, небольшой слет гостей по случаю похорон. Жизни здесь нечем отреагировать на смерть; она буксует. От недостатка событий и поступков само время становится разреженным, ноздреватым. Точно таков и ритм — пробирающийся через паузы, как через зоны турбулентности.
Херсонский — поэт условно старшего поколения, вот только мы узнали о нем недавно. Наверное, пора сказать несколько слов о других действительно замечательных и действительно очень авторитетных поэтах старшего поколения. Поэтах — если не бояться пафоса, — уже вошедших в золотой запас ХХ века и продолжающих успешно гнуть каждый свою линию. Сдерживаюсь, чтобы не начать перечислять: вдруг кого-то упустишь по недомыслию. Думаю, здесь полезнее описать общую ситуацию: вокруг нас продолжает жить в лучших своих образцах поэзия ХХ века. Она не исчерпана; в ней появляются новые оттенки и обертона. Если вспомнить, что молодой поэт, как правило, приходит в литературу через любовь к некоторым замечательным стихам, и часто — к современным, то вокруг новых поэтов продолжает жить именно то, что побудило их сделать важный жизненный выбор. Эта расстановка определяет подлинное энергетическое напряжение ситуации: поэзия ХХIвека возникает на фоне полноценной, живой и мощной поэзии ХХ века. И если я не пишу о ней сегодня, то не по недостатку любви или уважения, а только по естественному ограничению темы.
Тем любопытнее ситуации явной и принципиальной эволюции большого поэта, позволяющей «с колес» разделить его творчество на четкие периоды. Пример Алексея Цветкова здесь практически карикатурен, как верхняя строка офтальмологической таблицы. Это даже не метафора — новые стихи Цветкова отличаются
После семнадцатилетнего молчания Цветков с безумной смелостью долго делал то, что противопоказано поэту, — эксплуатировал один прием, один, по сути, ритм, одну индивидуальную систему. За поэта был только один, самый общий довод — если поэзия, по Георгию Адамовичу, действительно невозможна, то всякая стратегия, даже самая каноническая и правильная, все равно безнадежна, и удача будет появляться как исключение. На мой вкус, замечательных стихотворений у нового Цветкова примерно 1:10, что много. Но и на уровне бесспорных удач я вижу одно совершенно сногсшибательное, с лихвой оправдывающее и молчание, и слегка аутичное сверление в одну точку, и, возможно, многие начинания многих людей, как-то связанные с примером Алексея Цветкова:
помнишь они нас учили на человека
всё по мозгам резьба но судьба несла
вот ты и стала точно не чем хотела
северных встреч невеста и невесна
страшный на мачте сучил холода и годы
в трюме с трезубцем морочил вьюшку котла
так постепенно ты умерла и кто ты
после всего то есть где ты или когда…
Интонация здесь строго горизонтальна, строки — как вагоны, груженные смыслом. Сочетание скорости и тяжести заставляет вспомнить позднего Мандельштама. Стихотворение быстрой контрабандой проникает в мозг — и там не спеша разворачивается.
Повторю свою старую мысль: большой поэт не открывает, а закрывает возможности для идущих за ним, ужесточает вызов поэзии. Понятно, что нельзя буквально следовать Цветкову, пробовать писать в его манере, системе и ритме. Полагаю, что запретная зона несколько шире, хотя условие не так легко внятно сформулировать. Возможно, вообще далекое сопряжение слов, построение стихотворения по принципу электрического контура сейчас принадлежат Цветкову.
Эволюция Сергея Гандлевского более постепенна, хотя и здесь можно отметить этапные стихотворения. Эту эволюцию можно приблизительно описать как выпаривание влаги, уничтожение повторяющейся мелодической основы. Все больше новое вещество стихов Гандлевского напоминает порох.
В чёрном теле лирику держал,
Споров о высоком приобщился,
Но на кофе, чтобы не сбежал,
Исподволь косился.
Всё вокруг да около небес —
Райской спевки или вечной ночи.
Отсебятина, короче,
С сахаром и без.
Дистанция между автором и лирическим героем, а говоря проще — между собой и собой, прямо упомянутая Сергеем Гандлевским в другом стихотворении, определяет предельно несентиментальный взгляд, быструю суховатую интонацию. Поэтическое действие Гандлевского становится все менее текучим, все более мгновенным, автор приближается к идеологии парижской ноты. Добавим общеизвестное: стихи Сергея Гандлевского безотчетно запоминаются и впоследствии цитируются в подходящих ситуациях. Наверное, это обстоятельство наиболее жестко определяет особое положение Гандлевского в отечественной поэзии последних двадцати лет, а молодым есть к чему стремиться.