Новый Мир (№ 5 2004)

Журнал Новый Мир

Таким образом, можно говорить о не слишком удачной языковой игре, но сути дела это не меняет. “Эффект хонтуя” имеет место и в этом романе. Ведь в языке русских эмигрантов, в отличие от русского литературного, существуют и шатапчики, и трехбедренные квартиры, возможно, даже и сникерсы на каучуке, и уж точно мазерфакеры и мессиджи . Последним, впрочем, уже удалось пересечь океан.

 

Писатели и их читатели

Зачем писатели расширяют, раздвигают язык? Имеют ли они при этом в виду сузить собственную аудиторию, поскольку лишь ограниченное количество

читателей владеет расширенным вариантом русского языка? На мой взгляд, очевидно, что язык в соответствии со своими основными функциями выступает как инструмент строительства нового мира. Расширение лексики языка дает возможность создания периферийных миров (центральный мир в принципе обслуживается основной лексикой), а затем и погружения в них. Кстати, и неудачные языковые эксперименты порой производят определенный эффект. Так, даже сникерсы на каучуке создают некоторую реальность, правда в большой степени мультипликационную. Ответ на второй вопрос так- же более или менее ясен. Едва ли писатели хотят сужения своей аудитории. Даже произведения, изначально написанные для узкого круга на особом птичьем языке, часто находят читателя за пределами этого круга. Из приведенных примеров это только в некотором смысле касается “Паутины”, созданной в Интернете и существовавшей исключительно в нем несколько лет. Тем не менее и в тексте “Паутины” ощущается претензия на ббольшую значимость, что и подтверждается “бумажной” публикацией. Итак, то ли авторы рассчитывают на неленивого читателя, то ли считают, что и ленивый осилит их текст. И здесь мы переходим к гораздо более любопытному моменту — читательской стратегии, во многом объясняющей распространение “эффекта хонтуя” именно в наше время.

У автора нет надежды, что используемые им слова войдут в литературный язык, у читателя нет надежды полностью понять читаемый текст. Я так привязался к этому хонтую по одной простой причине. Я, повторю, прочел “Сердце Пармы” с удовольствием, но я так и не знаю, кто такой хонтуй (вот значение слов хумляльт и ламия я, кажется, усвоил, но они фактически объясняются автором и играют в романе значительно более важную роль). То ли из текста это никак не вытекает, то ли я пропустил это мимо ушей и глаз, но слово осталось для меня загадкой, как, впрочем, и многие из непонятных слов. При этом я, читатель достаточно ленивый, полагаю, что я понял роман и что я как-то ориентируюсь в его мире. Здесь, видимо, и кроется объяснение.

Стратегия читателя таких романов — это в действительности наша сегодняшняя стратегия понимания русского языка и мира, в котором мы живем. И мир, и язык изменяются настолько быстро, что мы в принципе не можем понять все. Постоянное расширение границ языка и мира приучает нас к тому, что можно назвать “неполным пониманием”.

Когда Земфира поет: “Меньше всего нужны мне твои камбэки”, я, зная английский язык, только с третьего раза (come back) понимаю, чего ей не нужно. Слушая песню, я либо пойму это слово, либо пропущу его и буду слушать дальше. Чем камбэки отличаются от бэкапить? Да ничем. Точно так же я читаю газету, точно так же воспринимаю речь своих детей (сначала начинаю смутно понимать слово фича и лишь потом догадываюсь, что оно восходит к английскому feature).

Ленивый читатель никуда не исчез. Он просто приспособился (в отличие от спел-чекера) читать такие тексты, жизнь заставила. И здесь, конечно, было бы уместно побрюзжать по поводу такой жизни и таких текстов. Вместо этого скажу только, что такая лингвистическая стратегия (в частности, читательская) — по-видимому, единственный путь приспособиться и хоть что-то понять в стремительно меняющемся мире. Осознать, так сказать, эффект хонтуя.

 

1 Я ни в коей мере не говорю о языке поэтов, что является совершенно отдельной темой

2 В Интернете, впрочем, фигурировала Мэри Шелли, а Мерси, по-видимому, — результат ее скрещивания с мужем оной Перси Биши, но чего не происходит при выходе из виртуального пространства.

3 Малопонятное для носителя литературного русского языка высказывание, по-видимому, является обыгрыванием анекдота о “новом русском”, который

пришел к старому еврею и сказал: “Папа, дай денег”; в роли старого еврея выступает принц Датский со товарищи.

4 На всякий случай отмечу, что слова “память” и “мать” (материнская плата) имеют особые “программистские” значения.

Тайны Леонида Юзефовича

ТАЙНЫ ЛЕОНИДА ЮЗЕФОВИЧА

Леонид Юзефович. Казароза 1920/1975. Роман. М., “Зебра Е”; “ЭКСМО”; “Деконт +”, 2002, 287 стр.

Леонид Юзефович. Песчаные всадники. Повесть и рассказы. М., “Зебра Е”; “ЭКСМО”; “Деконт +”, 2003, 220 стр.

Проза Леонида Юзефовича устроена как китайская шкатулка.

Открывая такую, видишь еще одну шкатулочку, поменьше, в ней — следующую, в той — еще...

Раскрыв роман “Казароза”, вы попадете в достоверно, до мельчайших деталей описанное время и место действия — 1920 год, Пермь1 (романист, что немаловажно, — профессиональный историк). Увидите революционные перемены, бытовую неразбериху и путаницу в умах, какая бывает, когда мир меняет свой язык: “О битве идей напоминал кран со свернутой шеей, торчавший из стены с надписью „Кипяток”, где был замазан, снова вписан, снова тщательно выскоблен и сверху все-таки опять нацарапан многострадальный твердый знак на конце”. Злосчастный “ер” — конечно, не единственная историческая утрата, но очень хорошо подмеченный автором (кстати, филологом по первому высшему образованию) знак переменчивого — увы, не только в орфографии — времени. Времени, когда “жертвы становились героями, потом убийцами других героев, потом жертвами других убийц, которые считались героями, пока их жертвы не переходили в разряд мучеников, чтобы новые герои рождались из их праха и опять превращались в убийц”.

Но в “шкатулке” исторического повествования обнаруживается еще одна: детектив. Прямо на концерте убита певица Зинаида Казароза. Герой ищет убийцу, перебирая версии: политическая (вдруг здесь замешан пропавший на дорогах Гражданской войны муж певицы, эсер?), мистическая (в сумочке найдена загадочная гипсовая рука), экзотически-конспирологическая, связанная с эсперантистами...

Да, вот в этом месте и открывается новая шкатулка.

В каждом из детективов Юзефовича есть приключение более захватывающее, чем поиск убийцы, приключение интеллектуальное: читатель погружается в тайну какой-то глобальной, мирообъемлющей идеи . В романе “Князь ветра” (за который автор получил премию “Национальный бестселлер”) это загадки буддизма, в “Казарозе” — тайны дерзновенного проекта мирового языка, эсперанто. В центре сюжета — пермский клуб мечтателей-эсперантистов, уверенных, что светлое будущее возможно не иначе как в соединении всех языков в один язык “мира и дружбы”. (Юзефович со вкусом цитирует волшебную тарабарщину: “Бабилоно, бабилоно, алта диа доно”.) Но именно фанатичная убежденность идеологов “всечеловеческого” языка не позволяет им поступиться принципиальными частностями и построить свою новую вавилонскую башню. Эспер-движение раздираемо противоречивыми течениями-ересями: “гомаранисты”, “идисты”, “эспер-пацифисты”...

Однако и приключения теории мирового языка, описанные виртуозно, с полным знанием предмета, — только одежда для подлинной тайны и загадки. Хорошо оснащенная и разработанная идея-теория в итоге “сворачивается” в достаточно условную конструкцию, модель принципиально любой идеологии. Заодно выясняется, что разгадка убийства лежит в совершенно другой области, вполне прозаической, принадлежащей не большой истории, даже не сфере социального, но миру обыденно-незаметного, “роевого” существования, где любая нелепая случайность легко, как будто в насмешку, обыгрывает самую изощренную логику. Преступление совершает до глупости наивный, на обочине сюжета обретающийся человек. Случайно заброшенный в бытие. По причине... Нет-нет, из уважения к будущему читателю детектива “Казароза” (а это вправду детектив) имя убийцы не назову. Да по большому счету это оказывается несущественным. Жизнь проявила свой вечно непредсказуемый, неосмысленно и ненамеренно жестокий, как у ребенка, характер. Тайна жизни, по Юзефовичу, — простая и страшная. И, несомненно, прекрасная.