Новый Мир (№ 5 2004)
Шрифт:
Жизнь и время Джона К
ЖИЗНЬ И ВРЕМЯ ДЖОНА К.
Дж. М. Кутзее. В ожидании варваров. Романы. СПб., “Амфора”, 2004, 463 стр.
Freedom’s just another word for nothing left to lose…1
Kris Kristofferson.
Про загадочную фигуру сотого лауреата Нобелевской премии по литературе написано уже немало. Полный свод элементов журналистской легенды о нем привел Андрей Степанов (“Дж. М. Кутзее: „идеальный” нобелиат?” — “Русский Журнал”, 2003, 14 ноября). Неулыбчивый вегетарианец
Странности южноафриканского прозаика оказались заразительны. Начать с того, что пишущие о нем никак не могут определиться с его фамилией, называя своего героя то Кетце, то Кутзее (второе написание, правда, встречается намного чаще). При этом известного теннисиста, соотечественника и однофамильца писателя, спортивные комментаторы стабильно называют Кетце, и попыток превратить его в Кутзее вроде бы не было. Впрочем, люди, владеющие африкаансом, утверждают, что неверны оба варианта: Coetzee — одна из самых распространенных бурских фамилий, и произносится она как Кутцие.
Но если проблемы с фамилией более или менее объяснимы, то путаница с именем нового нобелиата выглядит и вовсе нелепой. Между тем и издатели, и критики расшифровывают Дж. М. как бог на душу положит, в широком диапазоне от Джозефа Максвелла до Джона Майкла. На обложках книг — что нынешней, “амфоровской”, что прежних, выходивших в “Иностранке”, — автор именуется Джозефом М. Хотя на самом деле Кутзее зовут Джон Максвелл (насчет Майкла всех, видимо, попутал первый его букеровский роман “Жизнь и время Михаэла К.”; происхождение “Джозефа” остается загадкой).
Не обошлось без неразберихи и в вопросе о переводах Кутзее. Долгое время считалось, что на русском издавались только “Осень в Петербурге” и “Бесчестье”. Потом выяснилось, что в 1989 году в каком-то специализированном “африканском” альманахе были напечатаны еще три его романа, но в книжно-журнальной перестроечной неразберихе их почти никто не заметил. Теперь именно те переводы переизданы “Амфорой” (отметим чрезвычайную оперативность питерцев — книга появилась на прилавках меньше чем через два месяца после того, как в Стокгольме назвали имя нового нобелиата). В сборник вошли “В ожидании варваров” (перевод А. Михалева) и “Жизнь и время Михаэла К.” (перевод И. Архангельской и Ю. Жуковой). Роман Кутзее “Мистер Фо”, повествующий об авторе “Робинзона Крузо” и также переводившийся пятнадцать лет назад, “Амфора” выпустила отдельно, объединив его с романом Мишеля Турнье “Пятница”.
Теперь у русского читателя достаточно материала, чтобы составить более или менее полное представление о творчестве нового нобелевского лауреата. Яснее становится и родословная Кутзее, из романа в роман развивающего и трансформирующего ключевые мотивы европейского модернизма. Наиболее очевидные его предшественники — это Кафка и Беккет (к последнему возводил литературную генеалогию будущего нобелиата Бродский, выступая в 1991 году на Нобелевском юбилейном симпозиуме Шведской академии: “Подумайте — ибо это великие дни южноафриканской литературы — о Дж. М. Кутзее, одном из немногих, если не единственном прозаике, пишущем по-английски, который целиком воспринял Беккета”. Однако даже на фоне европейской модернистской традиции произведения Кутзее выделяются непроявленностью смысла, открытостью самым разным интерпретациям, что становится особенно заметно по контрасту с внешней притчеобразностью его манеры (нобелевская лекция Кутзее своим обнаженным аллегоризмом и библейскими аллюзиями походит на пуританскую проповедь и заставляет вспомнить о Джоне Беньяне).
Путь Кутзее — это путь от абстрактности ранних вещей к жизнеподобию поздних. Но — еще один парадокс — самая абстрактная из его книг, “В ожидании варваров”, оказывается одновременно самой ясной и простой, а самая “реалистическая”, “Бесчестье”, — самой непрозрачной.
Название романа “В ожидании варваров” заимствовано из одноименного стихотворения Константиноса
В небольшой городок, расположенный на самой окраине безымянной Империи, прибывает с инспекцией полковник Джолл — один из сотрудников Третьего отдела Гражданской охраны, этих “стражей безопасности Империи, знатоков, выявляющих самые скрытые поползновения смуты, поборников истины, мастеров допросов”. Он уверяет, что племена, живущие в приграничной пустыне, намереваются пойти на Империю войной. Главный герой романа, от лица которого ведется повествование, городской судья, убежден в обратном (“Мои собственные наблюдения подсказывали, что каждые тридцать — сорок лет слухи о варварах непременно вызывают всплеск истерии”), но Джолл организует карательную экспедицию. Захваченные в ходе экспедиции пленные под пытками дают нужные полковнику показания, и тот отбывает в столицу за подкреплением.
После его отъезда судья встречает на улице девушку-нищенку из числа плененных Джоллом варваров. Отец ее погиб при допросе, у нее перебиты ноги и повреждены глаза. Судья берет ее к себе, превращает в объект полуэротического-полурелигиозного поклонения, а спустя некоторое время отправляется в пустыню, дабы вернуть девушку ее родному племени.
По возвращении в город он обнаруживает, что Джолл тоже вернулся и готов к широкомасштабной кампании против варваров. Судью обвиняют в сношениях с врагом, арестовывают и подвергают тяжким пыткам, детально описываемым автором (сочетание жестких натуралистических сцен и отвлеченной символики — фирменная черта манеры Кутзее). Горожане с нетерпением ждут начала похода, все охвачены патриотическим подъемом и предвкушением военных побед, “изменник”-судья в глазах своих земляков становится изгоем. Наконец начинается война, которую войска Империи проигрывают, так и не сойдясь с варварами в настоящем сражении (ожидаемого столкновения не происходит — мотив, общий для Кутзее, Кавафиса и Буццати). “Мы замерзали в горах! Мы дохли с голоду в пустыне!.. Они с нами не воевали — просто завели в пустыню, а сами исчезли… Они ловили тех, кто отставал, по ночам срезали привязь и разгоняли наших лошадей, а на открытый бой не вышли ни разу!” — рассказывает один из уцелевших солдат.
Остатки армии во главе с Джоллом бегут из города. Судья занимает прежнюю должность, город возвращается к обычной жизни.
Но ключом к роману, конечно, является не столько сюжетный, сколько символический уровень, выстроенный вокруг семантики зрения. Мотив искаженного зрения возникает в тексте практически с первой строчки, когда внимание повествователя фокусируется на темных очках полковника Джолла (позже эта метафора станет еще отчетливей — в романе промелькнет солдат, “глядящий вперед сквозь осколок закопченного стекла, который он прилепил к палочке и, подражая предводителю отряда, держит перед глазами”). У подобранной судьей девушки из варварского племени обожжены глаза. Самого судью преследует видение лица без черт, да и себя он ощущает “огромным темным пятном”.
С очками полковника, впрочем, связан и еще один важный мотив романа — мотив двойничества. “Охваченный ужасом, я вижу перед собой… лицо, прикрытое маской двух черных стеклянных стрекозиных глаз, из которых на меня смотрит не встречный взгляд, а лишь мой собственный, дважды повторенный образ”, — говорит судья, впервые понимающий свою неразрывную связь с Джоллом. Об осознании этой связи, об обретении истинного зрения и написан роман Кутзее. Если в начале герой отшатывается от открывшейся ему правды — “Я должен доказать, что между мной и полковником Джоллом лежит пропасть! Я не желаю страдать за содеянные им преступления!”, — то ближе к финалу, уже побывав в руках палачей, он понимает наконец, в чем состоит его истинная вина: “Хотя мне нравилось думать иначе, я вовсе не был этаким добродушным любителем удовольствий, прямой противоположностью холодному и жестокому полковнику Джоллу. Я был олицетворением лжи, которой Империя тешит себя, когда в небе ни тучки, а он — та правда, которую заявляет Империя, едва подуют грозные ветра. Я и он — две ипостаси имперского правления, не более того”.