Новый мир. Книга 2: Разлом. Часть первая
Шрифт:
Не посоветовавшись ни с Джеффом, ни с Робертом, ни с Джен, одним из вечеров я потратил два с половиной часа на то, чтобы собственноручно написать официальное обращение, в котором изложил свою просьбу на двух страницах. Я не мог похвастаться большой искусностью в сочинении писем, однако это, после прочтения окончательной версии, показалось мне вполне приличным. Не колеблясь, я поставил свою электронную цифровую подпись и нажал на кнопку «отправить», убедившись, что результат моего творчества поступил на обработку в электронные канцелярии всех пяти инстанций, которым он был адресован. В шапке письма (к счастью, в интернате нас научили правильно их составлять,
Уже через два дня мне позвонил Роберт Ленц, и по его голосу, куда более строгому, чем это обычно бывает в разговорах со мной, я понял, что он уже узнал о моей выходке из каких-то своих источников.
— Взрослые люди предпочитают посоветоваться, прежде чем сделать нечто подобное, Димитрис.
— Ты, как всегда, хорошо информирован, — вздохнул я. — А как же закон о конфиденциальности индивидуальных обращений?
— Я — твой опекун, Дима. До тех пор, пока тебе не исполниться двадцать один год, все подобные вещи будут переадресовываться на меня. Если ты, конечно, не жалуешься на издевательства с моей стороны.
— А я и забыл об этом, — тяжело вздохнул я, вспомнив, что лишь 10-го мая этого года я стану совершеннолетним по законам Сиднея.
— Чего ты рассчитывал этим добиться, после того как сразу несколько людей, знающих эту систему немного лучше, чем ты сам, сказали тебе, что это не даст результата?
— Если бы я привык легко сдаваться, я бы не участвовал на этой Олимпиаде, верно? — не растерялся я.
Мой опекун лишь тяжело вздохнул. Я вдруг подумал, что шумиха, которая может развернуться вокруг меня, вовсе не на руку Роберту и может, пожалуй, повредить его служебному положению. Он официально был моим опекуном по решению суда, и кто угодно, при желании, мог раскопать эту информацию.
— Мне жаль, если это как-то навредит тебе, Роберт, — искренне произнес я, но не стал добавлять: «И все же я все равно сделаю это, потому что для меня есть вещи важнее».
— Дима, только не думай, что я не понимаю тебя, — проникновенно молвил он. — Я надеюсь, ты доверяешь мне после всего, что нам пришлось вместе пережить?
— Конечно, Роберт, — практически без сомнений заверил я опекуна.
— Тогда поверь мне и в том, что я непременно сам посоветовал бы тебе сделать нечто подобное, если бы я верил, что это может помочь Володе или Кате. Но я ведь очень подробно объяснил тебе, почему это не сработает. Мне казалось, ты все понял.
— Я вовсе не пропустил твой совет мимо ушей, Роберт, — заверил я. — Ты — один из немногих людей, чье мнение я всегда уважаю и ценю. Однако, даже если вероятность успеха — один из миллиона, я все равно должен это испробовать. Ты должен понять это.
Ответом мне послужил лишь тяжкий вздох.
Все электронные ответы пришли мне в последний день отведенного для них законодательством пятидневного срока. Четыре из них извещали что «согласно результатам автоматизированной обработки запроса, было установлено, что отправитель является несовершеннолетним нерезидентом Сиднея, находящимся под опекой резидента Сиднея согласно решению суда, в связи с чем отправитель не обладает достаточным объемом дееспособности для отправки подобного запроса». Далее следовали выдержки из законодательства, из
После четырех шаблонных ответов я уже не ждал ничего толкового от этого приема, но все же специально для этой цели отпросился у Джеффа с тренировки и был дома за десять минут до назначенного времени. Одев свежевыглаженную белую рубашку, я присел на диван и спроецировал перед собой воздушный дисплей, на котором отображалось окно управления вызовами моего коммуникатора.
Входящий вызов последовал ровно в назначенное время. Пунктуальность была одним из качеств, которые почитались в бюрократической среде за высшие человеческие добродетели. К сожалению, отзывчивость и милосердие не принадлежали к числу таких качеств.
На экране я увидел лицо слегка взволнованной чернокожей девушки в черном жакете поверх строгой серенькой блузочки, на вид моей ровесницы или немногим старше. Я и не ожидал, что получу аудиенцию у самой Уполномоченного секретаря по вопросам прав человека, бывшего американского конгрессмена Аманды Бэксхилл, одной из влиятельнейших людей в Секретариате Протектора и в Содружестве в целом. Однако я все же лелеял надежду, что моим вопросом будет заниматься кто-нибудь поопытнее.
— Добрый день, — скрыв разочарование, поздоровался я.
— Итак, мистер… Войцеховский, верно? — девушка встретила меня дежурной улыбкой. — Меня зовут Мелинда Боттом, я офицер по вопросам прав человека в офисе Уполномоченного секретаря Протектора. Я… м-м-м… ознакомилась с вашим обращением. И я, прежде всего, хотела бы сказать, что оно очень важно для нас…
Мелинда, очевидно, читала некоторые шаблонные фразы со шпаргалки, так как работала, судя по возрасту, не так давно. Самой очевидной мыслью в этой ситуации была мысль, что мое обращение «спихнули» на новенькую сотрудницу, чтобы она могла попрактиковаться в искусстве вежливого отказа на живом подопытном. И от этой догадки на меня накатила волна возмущения.
— Мелинда, — перебил я ее вежливым, но твердым голосом, который уже начал проявляться у меня на третьем курсе полицейской академии. — Прошу вас, давайте опустим формальную часть. Позвольте мне вкратце объяснить свою ситуацию. Я переехал в Сидней в 77-ом, совершенно легально. Все мои документы в порядке. Мои родители…
— Мистер Войцеховский, простите, что перебиваю вас, однако все это подробно описано в вашем обращении. Уверяю вас, что я читала его. Если позволите…
— Да, пожалуйста.
— Мистер Войцеховский, я хотела бы начать с того, что компетенция Протектора в сфере защиты прав человека не ограничивается правами людей, проживающих на территории членов Содружества наций. Жизнь и права любого человека, независимо от расы, пола, национальности и других факторов, является ценностью, за которую Протектор готов и будет бороться…
Мне пришлось приложить немалое усилие, чтобы не упустить нить этого монотонного бюрократического бормотания, как будто списанного дословно с речи кого-то из политиков. Это оказалось тем труднее, что Мелинда Боттом владела даром произносить не менее двухсот слов в минуту, практически не делая пауз даже между предложениями.