Новый Вавилон
Шрифт:
Но папа лишь отшучивался, хоть, полагаю, на самом деле ему было не до смеха. Зачем он морочил голову старому другу, не раз доказывавшему верность на деле? Почему не показал артефакт, неужели ему не хотелось поделиться с Жориком тем, что он узнал? Думаю, еще как хотелось, но…
Случившееся в России всерьез напугало отца. Знаешь, Дина, это как в старой присказке про английских охотников из Капской колонии. Прежде чем выслеживать льва, спроси у себя, действительно ли хочешь столкнуться с ним нос к носу в саванне, ходила между ними такая вот шутка. Как ты понимаешь, неспроста. Вот и Мишель пережил нечто подобное. Стараниями головорезов, замучивших невинного старика Игоря Ивановича, и только чудом не сцапавших нас, папа, похоже, утратил некоторую часть вышеупомянутой уверенности. Это — для начала.
Это откладываемое все дальше на потом «когда-нибудь», по мере того, как шелестели годы, рисковало вообще никогда не наступить. Думаю, папочку перестал смущать подобный оборот, в глубине души он приучил себя и к такому финишу. Все же лучше, чем, истратив кучу усилий, разочароваться в мечте, поцеловав запертую дверь или, хуже того, пустое место вместо Белой пирамиды. Вдруг все, во что верил Мишель, на поверку оказалось бы блефом? Нет, Мишелю совершенно не улыбалось почувствовать себя альпинистом, обнаружившим на вожделенной вершине ватерклозет. Стоило ли, учитывая все риски, форсировать события? Полагаю, Мишель не раз задавался подобным вопросом. Ответ звучал недвусмысленно: нет.
Кроме того, папа больше не хотел перемен. В его прежней жизни случилось слишком много потрясений. Спасаясь от них, мы удрали в другую страну. Она приняла нас, мы в ней прижились. У нас обоих появились друзья, жизнь потихоньку наладилась, мы больше не чувствовали себя парочкой астероидов, несущихся в вакууме невесть куда из эпицентра взрыва. Бросить все это, неизвестно во имя чего? Нет, у папы на это не было сил. Парадокс, но они с Жориком поменялись местами. Произвели рокировку, можно сказать и так. Дядя Жора звал в дорогу, а Мишель отнекивался, отшучивался и юлил, на ходу выдумывая убедительные отговорки, лишь бы не идти сегодня в школу, как наверняка охарактеризовала бы его поведение бабушка. Если бы была жива…
— Уж не сдрейфил ли ты, Мишель? — подначивал отца дядя Жора. — Черт побери, я тебя не узнаю, приятель! Что с тобой, дружище, не темни!
— Ничего такого… — бубнил папа, пряча глаза.
— КГБ ты, что ли, задним числом испугался?! Так зря вибрируешь, опасность миновала. Если ты запамятовал, Советского Союза больше нет. Соответственно, нет ни Комитета, ни ГРУ Генштаба…
— А как по мне, они только вывески сменили, — криво улыбался Мишель.
— Сменили, тут ты прав. Зато у них теперь хозрасчет, пока лаве не зашлешь, не почешутся. Никаких идей, кроме главной, состоящей в том, чтобы добывать баксы. В новых условиях ты им и даром не нужен. Иначе, они бы давно тебя нашли. Думаешь, долго тебя искать? Было бы желание. Ты же даже фамилию не удосужился поменять. Раз, два — и к ногтю. Кляп в рот, небольшое путешествие в багажнике, и ты даешь чистосердечные показания на Лубянке парням с чугунными подбородками, — дядя Жорик сделал людоедское лицо, наглядно демонстрируя характер воображаемой доверительной беседы.
— Ты все же Израиль с Аргентиной не путай, откуда Моссад Эйхмана привез, — сказал Мишель, побледнев. — У нас здесь полицейские на лапу не берут, и антитеррористических подразделений хватает.
— Ой, я тебя прошу, — усомнился Жорик. — Ты же — не премьер-министр. Вывод один: тот генерал из ГБ, который нагнал на тебя страху, давным-давно на персональной пенсии, рыбу удит и водку жрет, нужен ты ему, как зайцу стоп-сигнал. А может, и не было никакой гэбни, а просто у страха — глаза велики?
— Кто же, в таком случае, за нами охотился?! — спросил Мишель нервно.
— Бандиты, нанятые каким-то
— Нам с Ритой от этого было не легче, — заметил папа. — Так что, не вижу разницы…
— Разница в возможностях, Мишель.
На мой взгляд, это было логично, но папа оставался непреклонен.
— Ты пойми, мы в шаге от научного открытия аховой важности, против которого, что Генрих Шпильман со своей Троей, что Хайрам Бингем с Мачу-Пикчу, что Джон Маршалл с Мохенджо-Даро — пионеры. Ты слышишь меня или нет?! Хранитель ты или нет, черт бы тебя побрал…
Папа вздыхал, но не более того. Его взгляд оставался рассеянным, явно обращенным вовнутрь. Что видел Мишель на экране сознания? Быть может, свою восьмилетнюю дочь, резвящуюся с одноклассниками в бассейне начальной школы Кирьят-Моцкин? Мы, дети, перебрасывались мячом, заливаясь веселым смехом, и папочка очень высоко его ценил. Пожалуй, куда выше мифической Белой пирамиды. И он не был готов снова поставить на карту все. А дядя Жорик никак не мог этого понять…
***
— Не пора ли выдвигаться, господа? — спросил Мишель, покусывая заусеницу на мизинце левой руки. Скверная привычка грызть ногти в расстройстве чувств преследовала папочку с отрочества, и бабушка оказалась бессильна его отучить. Но не я. Не сочти за хвастовство, Динуля, но я преуспела больше бабушки, поставив вопрос ребром:
— Не желаю, чтобы в школе меня прозвали отпрыском грызуна!
Папа с превеликим трудом, но внял. И вот теперь, много лет спустя, опять обратился к дурацкой старой привычке. По всей видимости, натянутые до предела нервы привели в действие этот припавший пылью механизм эмоциональной разгрузки на подсознательном уровне.
— Чего молчите, пираты? — оставив в покое ноготь, папа поковырял концом ружейного ствола в песке. Маморе, поблескивая в лучах заката, несла свои воды к океану. Нам было — в противоположном направлении.
— Не хотелось бы подставиться под вертолет, — подал голос дядя Жерар.
Пока мы прятались под спасительным зеленым куполом, винтокрылые машины давали о себе знать раз пять, причем, как минимум дважды, противное цоканье доносилось сразу с нескольких сторон, из чего следовало, что к поискам подключились, как минимум два летательных аппарата. Дядя Жерар предполагал, рассерженная наркомафия легко задействует и эскадрилью машин, без проблем. Наше положение еще не сделалось отчаянным, но могло играючи стать таковым в случае, выражаясь по-военному, визуального контакта с неприятелем. Пока что нас не засекли исключительно по счастливой случайности. Один из вертолетов пролетел вдоль русла Маморе так низко, что едва не касался лыжами воды. Нам крепко повезло. Там, где мы затаились как крысы, река делала резкий поворот. За тысячи лет неустанного бега Маморе размыла почву, вгрызшись в холмистую местность исполинским земснарядом. В итоге берега стали обрывистыми, а густой лес с обеих сторон превратил их в подобие глубокого каньона, летать по которому — сомнительное удовольствие даже для опытного пилота. Одна ошибка — и все. Вертолет взмыл, когда дистанция между нами не превышала полутора сотен метров. Скажу прямо, маневр оказался выигрышным для обеих сторон, нас не обнаружили, пилот остался в живых. Мы с дядей Жориком держали кабину на мушке и, в два счета, нашпиговали бы ее свинцом, на войне — как на войне. Чудо, что нам не пришлось проливать кровь, ни свою и ни чужую. Это не могло не радовать.
— Быть может, палаточку разобьем, рыбку поудим? — неудачно съязвил папа.
— Резонно дождаться темноты, — холодно вставила я, принимая сторону дяди Жерара.
— Скоро уже стемнеет, — примирительно заметил француз. — Потерпи, Мишель…
— Ты, Жорик, прямо Ганнибал при Каннах! — не унимался отец. — Темнота — друг молодежи, как говорили, когда мне было пятнадцать, так? А то — большая проблема — пустить ко дну еханную резиновую лодку, стреляя на звук мотора! И я вот думаю, откуда у бюджетников из наркомафии приборы ночного видения?!