Нуониэль. Книга 1
Шрифт:
Заметив, что коневод продолжает сидеть сиднем, слыша зов своего сюзерена, Ломпатри удивился. Стало ясно, что дерзкий малый не собирается проверять упряжи коней. Рыцарь дёрнул за уздцы. Его конь медленно повернул и, звеня упряжкой, подошёл к колодцу.
— Итак, — произнёс Ломпатри.
Закич поднял глаза на своего хозяина и тяжело вздохнул. Потом он спрыгнул с колодца и молча направился к телеге. Он подошёл к Воське. Старый слуга теперь боялся не только меча, но и гнева Ломпатри, за непослушание коневода. Закич махнул на Воську рукой.
— Эх ты, деревня! — сказал он и вытащил из кучи
— Чтобы ни у кого не осталось вопросов, скажу всё от сердца, — начал Закич громко, так, чтобы его слышал не только Ломпатри, но и все остальные.
— Когда я тебя увидел в том зловонном кабаке, господин рыцарь, я сразу понял — с тобой допрямо хватишь лиха.
— Да как ты смеешь, дрань! — заорал на Закича Вандегриф, и пришпорил своего маститого коня, чтобы подскакать к мерзавцу и всыпать ему розгой, которую он по обыкновению всегда держал в руках, сидя на своём дэстрини, но которой никогда не касался дорого животного.
— Господин Вандегриф, — осадил его Ломпатри, — прошу вас умерить пыл! Этого человека не научить манерам, даже если забить до смерти.
— Именно это я и собираюсь сделать, с вашего позволения! — закричал Вандегриф и уже занёс над головой Закича розгу. Коневод же, не обращая внимания на опасность, продолжал врачевать нуониэля, который закатил от боли глаза и еле дышал. Закич то и дело подносил к носу нуониэля травы с резким запахом, чтобы тот не потерял сознания.
— Позвольте же ему договорить, господин, — закричал Ломпатри, подъехав к Вандегрифу. — И пусть закончит осматривать рану господина нуониэля. Вы можете задеть благородного чело… благородное существо, если учините расправу сейчас же.
Вандегриф опустил розгу и подал назад. Однако глаза рыцаря пылали яростью и жаждой справедливости.
— Кому, как не вам, господин Вандегриф, знать, что благородство не передаётся по наследству, — сказал Ломпатри уже спокойнее. — Пускай этот скверный человек закончит свою речь как может. А там посмотрим, чего он заслуживает.
— Не только скверный человек, но и коневод, — снова заговорил Закич так громко, чтобы слышали не только рыцари, но и селяне. — Точнее, ты нанял меня как коневода, господин рыцарь. Только вот ты не заметил, что всю дорогу я ещё и лекарь, и травник, и дозорный. Как-то у вас, господ, не принято вникать в то, сколько взвалено на плечи простолюдинов. Я не серчаю на тебя, Ломпатри: с тобою я получил то, что хотел. Я мечтал о приключениях, странствиях и опасности. Мне опротивела сытая, жирная жизнь. А с тобою я понял, почём пуд соли. Пока я получал свою монету, и жизнь была мне в новинку, я терпел твои выходки и спесь. Токмо нынче всё иное. Платы от тебя больше нет, а по диким землям мне без твоей компании пройти спокойнее.
Ломпатри отстегнул от пояса мешочек, достал оттуда три последние серебряные монеты и кинул их под ноги Закичу.
— Здесь с лихвой, — буркнул Ломпатри. — Провались ты пропадом, неблагодарный.
— А я прощаюсь не из-за платы, — закончив перевязку нуониэля, сказал Закич. — Ты меня своею меркою не мерь — я жизнь на монеты
Ломпатри ухмыльнулся и покачал головою. Вандегриф заметил это и пришел в недоумение.
— Нам пора в путь, господин Вандегриф, — улыбаясь, сказал Ломпатри. — Не тратьте сил на этого человека: он лишился разума.
— Признаюсь, я с трудом понимал, о чём он толкует, — сказал Вандегриф.
— Этот бедолага решил помочь здешним крестьянам вернуть полонённых разбойниками детей. А меня вздумал корить в том, что я не желаю ввязываться в это, — объяснил, смекнувший обо всём Ломпатри.
Вандегриф рассмеялся. Ломпатри и сам не сдерживал свой смех. Все остальные не нашли в сказанном ничего смешного. Даже Воська, который обычно вторит своему хозяину, стыдливо опустил глаза.
— Это же Вирфалия, простолюдин! — обратился к Закичу Вандегриф. — А мы атарийские рыцари. Ни золота, ни чести в помощи этим бедным селянам не сыскать. К тому же, здесь бандиты под каждым кустом. Переступать им дорогу — смерть верная. Господин Ломпатри поведал мне, что на вас уже напали эти негодяи. Готов поставить своего коня на то, что они уже ищут вас по всем Дербенам, чтобы отомстить. Я остался в этой дыре только потому, что сюда не сунется ни одни разумный человек. Я хорошо платил крестьянам, чтобы они прятали меня и моего коня от посторонних глаз. Теперь же, когда вирфалийские солдаты покинули провинцию, закона стало ещё меньше. Если эта деревня переживёт зиму, я буду удивлён.
Закич вернулся к колодцу и посмотрел в него. Там на чёрной воде колебался светлый круг утреннего неба. Из колодца тянуло сырым холодом. Закич снова стал вольным. И первое, что он почувствовал — этот морозный запах подземных вод. В голове кружились обрывки мыслей, и невозможно было остановиться на чём-то одном. Он думал и о трёх серебряниках, лежащих на земле, и о Воське, который может быть и не прочь отправиться с ним, но ни за что не оставит Ломпатри. Ещё постоянно всплывала мысль о том, сколько придётся стоять тут у колодца, чтобы скрипучая телега окончательно скрылась из виду. И нуониэль. Его рана постепенно затягивалась. Признаков мертвянки так и не появилось. Всё же говорить нуониэль не сможет ещё очень долго: дыра от стрелы прошла прямо посередине, и в глубокой дырке, куда можно свободно просунуть палец, Закич хорошо просматривал пробитое горло. Сегодня нуониэль упал, но кровотечения не последовало. Неужели выздоровление этого сказочного существа действительно заслуга Закича?
Ломпатри тем временем приказал Воське двигаться. Слуга, цыкая зубом, повёл лошадей вперёд, похлёстывая животных прутиком. Телега заскрипела и тихо пошла вниз по склону холма, трясясь так, что нуониэль, сундук и пожитки рыцаря подпрыгивали и грохотали. Несмотря на неровную дорогу, нуониэль выглядел спокойнее прочих путников: Воська, запрыгнувший на телегу, продолжал переживать о лошадях, поглядывая то на упряжь, то на копыта, а рыцари погрузились в тяжёлое молчание. Нуониэль присел на телеге, пощупал себя за горло и посмотрел на широкие спины рыцарей. Их качало как игрушки-неваляшки. Это выглядело забавно, но, как заметил нуониэль, никто из крестьян и не думал улыбаться.