Няня на месяц, или я - студентка меда!
Шрифт:
— Со мной будут, — помолчав, все же отвечает он.
А я хмурюсь и очередь уточнять моя.
— С вами?
— Со мной, в больнице, Штерн, — сердито и с ударением на каждое слово поясняет, — будут сидеть в моем кабинете.
Наверное, головой я все же ударилась сильно, поскольку от его слов в ней начинает что-то звенеть, а меня тошнить, потому что… нет.
Так нельзя.
Я ведь знаю и помню.
Но… не мое дело и Лавров уже останавливается у моего подъезда и дверь, наклоняясь, открывает сам. Намек, что мне
— До свидания, — я отстегиваюсь и выхожу, не глядя на него.
И делаю два шага, слыша, как хлопает дверь, а потом разворачиваюсь и возвращаюсь. Тяну дверь на себя под любопытными взглядами бабок всего двора, что сгруппировались на детской площадки.
Плевать.
— В одностороннем порядке договор так просто не расторгнуть, — сообщаю Лаврову с предельной любезностью, — и у меня есть расписка, Кирилл Александрович, в которой также указано, что я обязуюсь сидеть с детьми месяц, поэтому ничего вы аннулировать не можете. Завтра я приду в восемь.
Кажется, я переборщила и с правовыми формулировками напутала, поскольку Кирилл Александрович молчит, долго молчит, и на меня смотрит странно.
Разглядывает, словно первый раз видит.
И спрашивает, когда у меня уже спина начинает ныть от наклона, а я окончательно убеждаюсь, что наговорила глупостей и выгляжу тоже глупо.
— Штерн, ты совсем идиотка?! — он растягивает слова и, пожалуй, это даже не вопрос, а насмешливо-удивленное уточнение.
— Вы даже еще не знаете какая! — я копирую его выражение лица, гордо выпрямляюсь и, захлопнув дверь, ухожу.
Мне фиолетово, что он обо мне думает, и я все также не люблю детей, меня раздражают монстры-суслики и я не горю желанием с ними сидеть.
Вот только даже эти монстры не заслуживают четыре стены с утра до вечера в больничном кабинете и полное одиночество.
Я в этом уверена.
Глава 7
— Алла Ильинична, поликлиника уже работает! — раздраженное рявканье Кирилла Александровича раздается даже раньше, чем дверь открывается полностью и вместо соседки он лицезрит меня.
Впрочем, моя персона градус его раздражения не понижает, добавляет лишь изумление. Очень сильное изумление, от которого Красавчик перестает вытирать волосы полотенцем и опускает руки, дабы недоверчиво выдохнуть:
— Штерн?!
— И вам доброе утро, Кирилл Александрович, — я улыбаюсь, очень старательно улыбаюсь, и руку от звонка скромно убираю.
И вот взглядом убивать меня не надо.
Иммунитет к вашим уничтожительным и пристальным взглядам я еще на втором занятии выработала, когда вы засекли, как мы с Элем отколупываем от черепа пластилин и лепим снеговика.
— Я ведь сказал, что приходить больше не надо, — он цедит с тем же раздражением, хмурится и смотрит мрачно.
И дверь за моей спиной приоткрывается со зловещим скрипом, заставляя обернуться
— Кирюша, я каптоприл нашла и лизиноприл заодно. Мне врач наша, на участке, Катенька, хорошая девочка, сказала их. Помнишь, я тебе познакомиться предлагала? — шаркая тапками в сторону Лаврова и самозабвенно читая инструкцию, озабоченно интересуется Алла Ильинична. — Так вот Катенька их тогда мне назначила, но я вчера забыла и сейчас не знаю: стоит пить или нет?
Вопрос на миг повисает в воздухе, а я первый раз в жизни вижу, как нервно дергается глаз у обычно невозмутимого — разнесенная квартира не в счет — Красавчика.
— Алла Ильинична… — спокойным, а от того, куда более жутким голосом, начинает он, но соседка его перебивает:
— Так пить или не пить, Кирюша? — требовательно вопрошает она. — Может подождать? У меня давление всего сто сорок на семьдесят. А если пить, то какие и когда?
— … я не терапевт, — успевает вставить зубовой скрежет Кирилл Александрович, вот только его все равно игнорируют.
— Думаешь, сейчас? Но я ведь только поела. Или ничего страшного? Или надо было натощак? Вместе?
— Идите к… Катеньке, она вам все объяснить. Я опаздываю, Алла Ильинична!
— И я не поняла: под язык или глотать? Какие-то точно были под язык, я помню. А по две сразу можно или по одной, Кирюша?
Алла Ильинична таки замолкает и на «Кирюшу» глаза поднимает. Глядит с умирающей надеждой, которая умирает окончательно и заменяется горящим любопытством, ибо она замечает меня и переводит взгляд с меня на полуголого и мокрого Кирилла Александровича.
Дверь открывать он побежал, кажется, прямо из ванной.
— Ой… — Алла Ильинична отступает, а инструкция — каптоприл или лизиноприл? — выпадает из ее рук. — Я невовремя, да?
И не знаю, что с давлением, но зрение при такой гимнастике для глаз у нее точно должно быть отличным. У нее самой голова не кружится от столь стремительного — Лавров-я, я-Лавров — туда-сюда?!
— Невовремя, — Кирилл Александрович отрезает сухо.
И в подтверждение его слов в квартире что-то звучно и звонко грохается, а следом слышится радостный голос Яна:
— Кирилл, тут аквариум сам упал! И разбился, — лохматая голова выглядывает из кухни и оптимистично заверяет, — но несильно.
Кажется, глаз нервно начинает дергаться и у меня.
Хотя вру, дергаться он начинает, когда раздается топот ног, буханье, ойканье и явление народу. К сожалению, не Христа — Яны. Монстр номер два в халате.
Медицинском.
Рукава волочатся по полу, и попытка их подтянуть бесполезна. Белоснежные полы шлейфом тянутся следом. На груди гордо и явно тяжело болтается фонендоскоп, а на голову водружен колпак. Прям между двумя кривыми хвостами, один из которых сполз куда-то к уху, водружен.