Няня на месяц, или я - студентка меда!
Шрифт:
Повторяю на выдохе и почему-то по слогам:
— Ни-че-го.
И Кирилл Александрович молчит, спрашивает с очередным прекрасно сыгранным напряжением:
— Ты там ревешь, что ли, Штерн?
— Нет, — я сердито возражаю и размазываю капли дождя по щекам, — и вообще, идите вы на хрен, Кирилл Александрович!
Мне даже не стыдно, и под косые-любопытные-возмущенные взгляды я пробираюсь в самый дальний угол остановки. Шиплю, ибо ногу подвернула болезненно и ступать больно, но шевелить можно, так что пройдет.
Нога — это ерунда,
Я где своих там искать буду?
Очередной вызов Лаврова отклоняю, не до него, и лезу в приложения.
Мой автобус даже не отображается, то есть ближайшие двадцать минут можно и не ждать. Свободных такси все также нет, а с пересадками… разве что тремя и через центр, где самые пробки.
Впрочем, выбора особого нет, и я пишу Лине, что опоздаю, и пристраиваюсь на край скамейки. До более-менее подходящего автобуса еще пятнадцать минут.
Есть время сочинить историю, где меня носило и почему выйти вовремя не успела, и есть время замерзнуть окончательно.
Я успеваю даже задубеть, перестать чувствовать все пальцы, размазать слезы от жалости к себе по щекам, отклонить семь звонков Кирилла Александровича и увидеть, что до автобуса осталось три минуты, когда меня резко и больно дергают вверх, шипят злобно над головой арктическим голосом:
— Ште-е-ерн, мать твою, тебя убить мало!
Возможно, по крайне мере, я согласно чихаю, а Лавров выдыхает сквозь зубы и протискивается обратно сквозь толпу, таща меня на буксире.
— Ты — детский сад, Дарья Владимировна, хуже сусликов, — он злобно цедит, шагает слишком быстро, и мне остаётся только торопливо переставлять ноги, чтобы не свалиться.
— Кирилл Александрович…
Я врезаюсь в него, ибо тормозит Лавров резко и дверь машины распахивает. Оборачивается ко мне, и под его взглядом все вопросы и слова исчезают.
Молчание, как говорится, золото.
— Если еще раз… если ты еще раз, Штерн, как малолетняя обидчивая идиотка, будешь скидывать звонки… — Лавров говорит глухо, прерывисто, и мне хочется попятиться от него, убежать, но он держит крепко, до синяков, встряхивает сильно и яростно рявкает, — чтоб не смела больше мне не отвечать, поняла?!
Кирилл Александрович снова встряхивает. Лязгают зубы, мои, и я болезненно прикусываю язык. Больно.
Как и руку, в которую он мертвой хваткой вцепился выше локтя.
— Отпустите…
Отпускает.
В машину.
Запихивает легко, как тряпичную куклу, и дверью, закрывая, долбит оглушительно. И я вздрагиваю, кажется, вместе с машиной.
Чего он бесится?
Огромные капли дрожат на лобовом стекле, скатываются, и я заторможенно за ними наблюдаю, пока Кирилл Александрович огибает капот и садится.
Мой зонтик, непонятно как оказавшийся у него, он вместе со своей курткой закидывает назад, встряхивается по-собачьи и включает на максимум печку, что разбавляет дробь дождя и заполняет гнетущую тишину.
— Туфли свои
И я послушно их сбрасываю, неловко стягиваю одеревенелыми пальцами носки и забираюсь на сидение вместе с ногами.
На Лаврова смотреть невозможно, и я рассматриваю березу, что покачивает ветвями.
Ни-че-го.
Этот день когда-нибудь да закончится, и я его просто забуду. Ни первый и ни последний кошмарный и унизительный день моей жизни, переживу. И не буду думать о Кирилле Александровиче и Лёньке, не стану сравнивать и ни за что не спрошу, чего Лавров здесь делает и как меня нашел.
— Ногу дай сюда, — отрывистый голос Лаврова врезается в мысли, заставляет отшатнуться к двери и издать возмущенный возглас, ибо горячие пальцы нахально обхватывают мои стопы и сильно сжимают.
— Ты ледяная, Штерн, — он злится.
— А вы бесцеремонный, Кирилл Александрович.
— Да что ты, Дарья Владимировна, — он желчно издевается, отпускает-таки мои ноги.
И я их торопливо поджимаю под себя, а Лавров выруливает и на ближайшем светофоре вместо поворота направо проезжает прямо.
— Вы куда едете, Кирилл Александрович?
— Домой.
Лавров привозит к себе.
И до квартиры меня тащат на плече, ибо на ручки по-человечески я идти отказалась, а Кирилл Александрович отказался отдавать мне туфли.
— Вы… вы… знаете, как это называется? — я болтаюсь вниз головой и шиплю тихо, поскольку орать на весь подъезд все же не дело.
— Тебе прямо сказать или сама догадаешься?
— Похищение?
— Не угадала, Штерн, — он сожалеюще цокает языком и в квартиру заносит.
И на пол меня ставят в ванной, вручают торжественно уже знакомые штаны и рубашку, добавляют полотенце и проникновенно сообщают:
— Заболеешь, Дарья Владимировна, и я вспомню, что по терапии у меня была пятерка.
В поисках достойного ответа я остаюсь одна, и мне лишь остается кинуть в закрывшуюся дверь вещи и сердито топнуть ногой.
Да что он о себе возомнил?!
[1] Sakra! (чеш.) — Чёрт побери!
Глава 22
Вода опаляет, бьет по плечам и спине, окутывает паром.
Еще немного и сварюсь.
Или, наконец, согреюсь. Меня трясет от пробравшего до костей холода, который словно выколачивается наружу, выползает из-под кожи и заставляет крепче обхватить себя руками, застыть, опустившись на черный пол душа.
И стянутое с пальца кольцо я рассматриваю невидящим взглядом.
Подарок Лёньки на последний Новый год.
Белое золото и аккуратный брильянт, слишком просто и слишком изыскано. Красиво, и я влюбилась в это кольцо с первого взгляда. Развернулась в Лёнькиных руках и, заглянув в серые глаза, рассмеялась: «Леонид Аркадьевич, если это предложение руки и сердца, то я против. Давай почки. Они продаются лучше».