Няня на месяц, или я - студентка меда!
Шрифт:
Он в отличие от меня одет с иголочки, формально, элегантно, идеально… скучно.
Не-е-е, не хочу, не сегодня.
Когда у меня нет даже Эльвина, который вместо практики идет на пересдачу и с которым мы вчера почти час вспоминали, где персистирует корь, что вызывает, и чем путь заражения отличается от механизма.
— Да ладно, — я примирительно улыбаюсь Лёнькиному отражению и доплетаю вторую французскую косу, чтобы сделать пучок, — мне все равно весь день ходить в хиркостюме, а от остановки и обратно не считается.
— Ну
Мы только помирились, поэтому ругаться не хочется. Мы и так слишком много ругаемся последнее время и не понимаем друг друга.
— Завтра, обещаю, надену то платье, что приготовила Зинаида Андреевна, — я отправляю Лёнке воздушный поцелуй, ибо с помадой его целовать нельзя.
И платье — это уже моя уступка.
Наряд гризетки, так закатила глаза Квета, увидев подарок Лёнькиной матери мне на День рождения. И я с Квитанцией была согласна и ее предложение: сжечь этот серый кошмар, было очень заманчиво, но… подарки возможной свекрови с идеальным вкусом сжигать нельзя, поэтому я радовалась и уверяла, что в восторге.
Всегда о таком мечтала.
— Молодец, — Лёня довольно и расслабленно улыбается, — оно тебе очень идет.
Со-мне-ва-юсь.
Серый цвет — это не мое, а длину миди я вообще ненавижу всеми фибрами души. Я, как смеется мама, не признаю середины, поэтому либо выше колена, либо в пол.
— Конечно, — я одариваю его ответной лучезарной улыбкой и шпильку вкалываю с особой ожесточенностью, до боли.
— Ты зонтик не забудь, — Лёнька подходит к окну, по которому текут крупные дождевые слезы, и хмурится, — льет как из ведра.
— Ладно, — я наблюдаю, как он трясет брелком от машины, нажимает, заводя ее.
И обновляю в который раз приложение с такси.
Машин нет, нет, нет.
— Ты на автобусе? — Лёнька оглядывается на миг.
— Да, — бесполезный телефон я с досадой убираю в сумку, — повышенный спрос, свободных машин нет, ожидайте.
Набившую оскомину фразу я произношу с ненавистью. Ожидать мне некогда, к половине девятого мне надо быть в больнице, а часы уже отсчитывают семь ноль пять.
И мне хочется попросить Лёню меня довезти.
Да, он не должен, никто никому ничего не должен. Да, ему не по пути, но… но на работу ему к десяти и, если он один раз придет вовремя, а не раньше наравне с уборщицами, проявляя рвение перед отцом и ставя себя в пример перед всеми, то ничего страшного не случится.
Он ведь видит, что у меня туфли, которые враз намокнут, а до остановки минут десять быстрым шагом. Он знает, что другой обуви у меня нет и куртки тоже нет, ибо переезжая я взяла только летние вещи.
Даже ветровку не положила, дура.
Дура гордая, поскольку попросить у меня язык не поворачивается, а Лёнька не предлагает, лишь просит не задерживаться и ворчит, что практика до пяти вечер — это издевательство.
Не
Издевательство — это ледяные лужи и плюс десять с ветрищем летом. Я не готова к таким погодным условиям и я влетаю в одну из луж.
Ругаюсь, закусывая губу, чтобы не зареветь, ибо ледяная вода обжигает ноги, и пытаюсь достать заоравший на всю улицу телефон.
С выгибающимся наизнанку от порывов ветра зонтом в руке, лавируя среди прохожих и сплошных озер, приветливо отвечать на надоедливый и неуместный звонок выше моих сил.
Предел моей вежливости — яростное рявканье:
— Ну?!
— Ште-е-ерн, — голос Кирилла Александровича я узнаю сразу, вместе с его дурацкой привычкой насмешливо тянуть мою фамилию, — ты с утра само очарование.
— Вы мне звоните, чтоб это сказать? Sakra![1] — я чертыхаюсь и извиняюсь, ибо зонтик цепляет кого-то из прохожих.
И мысленно поражаюсь Лаврову.
На редкость недальновидный камикадзе.
Он не думает, что в больнице мы будем одной и она не столь огромна, чтобы я его не нашла и не убила за этот идиотский звонок?!
Чего ему надо в семь утра?
— Ну что ты, — он притворно оскорбляется, и ироничную кривоватую ухмылку мое воображение дорисовывает само, вместе с теплым и сухим салоном внедорожника, — ради одних комплементов я с утра звонить не стал бы! Не то, чтобы я против отвесить тебе комплемент, Дарья Владимировна, но…
Кирилл Александрович выдерживает театральную паузу, а я, остановившись на светофоре, поднимаю голову и зонт, чтобы увидеть, как мой единственный сорок второй автобус, что ходит раз в пятилетку, бодро трогается на зеленый и проплывает мимо меня к остановке.
Класс.
Мне до остановки еще метров двести, а до зеленного — двадцать секунд. Помаши сорок второму ручкой, Даша!
— … но давай честно, Дарья Владимировна, с утра на красавицу ты не тянешь, — печально и лживо сетует Лавров, — ходишь поганкой бледной, глазами злобно сверкаешь, ведешь себя, как малолетний ребенок, старшим хамишь…
Хамлю.
И даже посылаю.
Вот еще пара секунд, и Лавров посыл точно получит.
Далекий.
Подорвавшись наконец на загоревшийся зеленый, я все равно не успеваю, только больно отступаюсь, ойкаю и, переставая бежать, смотрю вслед уходящему автобусу.
Прекрасно.
Начало практики тоже обещает быть прекрасным, ибо вовремя я теперь стопроцентно не успею. И надо смотреть, что с пересадками от Лёнькиного новомодного дома в новомодном отдаленном районе ходит до старого противоположного конца города.
— Штерн, ты там чего? — Лавров, продолжая развлекаться, вопрошает подозрительно и волнение на мое ойканье ему удается изобразить почти натурально.
— Ничего, — я доползаю до остановки и забиваюсь под крышу, игнорируя сердитые взгляды, намекающие, что и без меня тут яблоку негде упасть.