Няня на месяц, или я - студентка меда!
Шрифт:
Последние слова она говорит серьезно и без бравады и веселости, которые были с ней весь вечер. И я невольно оборачиваюсь, чтобы посмотреть на нее.
В Веткиных светлых глазах застыла невыносимая боль, и она горько кривится, пытаясь улыбнуться.
— Что? — в ее голосе вызов напополам с отчаяньем. — Мы любим тех, кто нас не любит, и губим тех, кто в нас влюблен.
И, пожалуй, в таком состоянии проще застать меня, чем ее. Ветка — хохочет, даже когда все слишком трудно и очень больно.
Обиды из-за ее слов
Стоя посреди кухни, мы молча раскачиваемся.
— Говори, — она приказывает, сквозь стиснутые зубы, и приказывает со злостью.
— Ее зовут Алёна, — я говорю, тихо, и ампутировать надо сразу, — они собираются пожениться, и она беременна.
— Поздравляю, — Вета отзывается глухо. — Когда свадьба?
— Они решили тихо расписаться, но с числом еще не определились.
— Не стоит затягивать, — в ее голосе сочится яд, и Квета отстраняется, прячет глаза и, не глядя на меня, включает холодную воду, сует под нее голову. — Живот видно станет, скажут по залету женятся.
Говорить, что по Димычу видно большими буквами, что влюблен, как и по Алёне, я не собираюсь, но Вета понимает сама, ухмыляется и, сползя на пол, обнимает себе за колени.
Молчит она долго.
И заговаривает пустым голосом, когда я уже сама готова заговорить о чем угодно, лишь бы она не молчала:
— А я с Бьёрном рассталась, а он меня даже замуж звал. Я ведь к нему в Норвегию летала, и в аэропорт он меня сегодня провожал. Просил вернуться и обещал ждать. Как думаешь еще ждет?
— Ты ж его не любишь, — я опускаюсь на колени рядом с ней.
— А есть разница? — Вета морщит лоб, и белоснежную идеальную кожу прорезают острые морщинки. — Можно еще за Любаша замуж пойти, родить детей и стать образцовой семьей. Он меня точно любит. Будет счастлив хоть кто-то…
— Не ерунди, — я хмурюсь и смотрю с тревогой.
Выкинуть что-то подобное с Кветы в таком состоянии станется.
— Ты когда улетаешь?
— Завтра, — она поводит плечами, — самолет в десять вечера. Пусть Лёня не переживает, я уеду на такси и тебя тревожить не буду.
Квета поднимается медленно, почти шатаясь и мокрые волосы перебрасывает на одну сторону, передергивает зябко плечами.
— Я в душ, холодно, — и глядя на меня, она тускло улыбается, — не бойся, Рина, я не буду резать вены. Право, я не малолетняя дурочка и портить жизнь своим присутствием ни Бьёрну, ни Любашу не буду. Это так, — Вета машет пальцами в воздухе, — минутная слабость. Достань заварку, я хочу фирменного чая тети Инги с имбирем и все-все новости пока меня не было.
Глава 20
Ничего не предвещало беды.
Чай, кофе, бокал вина и… Ветка хлопает себя по лбу и срывается с места:
— Аквавит, я про него совсем забыла!
Красивая бутылка
— Ты уверена, что вода жизни именно так выглядит?
Квитанция уверена, и в том, что попробовать сию воду мы обязаны, она тоже уверенна.
Стопроцентно.
— Конечно. На заметку, врач, им даже алкоголизм лечили.
— Similia similibus curantur[1]? — скепсиса в моем голосе прибавляется, а Вета пихает бутылку и в без того забитый до отказа холодильник.
Охладиться.
— Не умничай, — от меня она отмахивается, — лучше проникнись и позавидуй, что эта бутылка в отличие от тебя экватор два раза пересекла.
— Зачем? — невовремя взятым виноградом, я давлюсь.
— Бьёрн сказал, что так надо, — война с незакрывающимся холодильником заканчивается в Веткину пользу, и она победно приваливается к закрывшейся двери, — показатель качества и гурманства.
— И цены? — я ехидничаю.
И готовлюсь скорее проникнуться какую сумму буду сейчас пить, чем двойным экватором.
— Кажется, — Квета задумчиво морщит нос и скромно поясняет, — Бьёрн из своего погреба меня угощал.
Бутылками.
Тремя.
Однозначно, Бьёрн — мужик щедрый, и мне даже искренне жаль, что с Кветой у них не сложилось. При всей любви к Димычу, он — слепой козел и Ветиной любви не достоин.
— Не достоин, — Вета соглашается охотно и стопку живой воды опрокидывает в себя залпом, — я самая обаятельная и привлекательная, и умная, и красивая, и… черт, Бьёрн не обманул, прошибает с одного стакана… покажи мне её.
От норвежского самогона прошибает не только Квету, и с минуту я пытаюсь сообразить кого «её» надо показать.
— Хотя, нет, стой, — Ветка машет руками, когда я уже нахожу Алёну в инсте, — не надо. Вдруг, если что, скажете еще, что я сглазила.
Она фыркает, но сразу себя обрывает, хмурится.
И ее слова ни мне, ни ей не нравятся. Они застывают в воздухе, повисают между нами, словно, предсказанием.
— K certu[2]! — Квета с досадой чертыхается и встряхивает головой, — я — дура. To je hloup'e[3]!
Я соглашаюсь, но смутная тревога остается невесомой зыбью, которую мы старательно стираем аквавитом, смехом, разговорами и звонком Ника.
Димкин друг звонит Квете и возмущается, что она в городе, а ему даже не сказала и в гости не заглянула.
— Окей, Никки, мы сейчас приедем, — Ветка со смехом выбирается из-за стола, придерживается за него, ибо ее слегка пошатывает, но в коридор движется целеустремленно. — Дарийка, Никки в клубе. Они нас ждут.
— Ты же не хотела Димыча видеть, — я бреду следом за ней в гостиную и привалившись к стене, наблюдаю, как Квета почти на ощупь отыскивает в чемодане блестящий топ, втискивается в белые брюки и пинает стянутые джинсы.