Няня на месяц, или я - студентка меда!
Шрифт:
Сквозь насмешку просвечивает почти неподдельное сочувствие, и я тоскливо вздыхаю. Восторженные суслики — это мучительно и больно… для головы, ушей и шеи, ибо последнюю монстры предпочитают обхватывать руками и трясти меня, явно думая, что так я быстрее проникнусь.
— И до скольки мне сегодня слушать про Вегаса? — поднявшийся кофе я с плиты убираю и к Лаврову оборачиваюсь.
Уйти мне следует пораньше, ибо надо успеть заскочить к маминой подруге и, надавив на жалость, выбить себе любимой справку.
Не прогуливала я, плохо мне было…
— До
— Мне справку надо забрать, что по уважительной причине не явилась.
— Справку и я тебе сделаю, — Кирилл Александрович достает тарелки, а умопомрачительный запах омлета отзывается в желудке и напоминает, что завтрака еще сегодня не было, — и Лилит предупредил.
С вытащенным для себя молоком я замираю, не доходя до стола, изумляюсь:
— Кого?
— Распределяющая шляпа деканата по большой любви и бескрайней сердобольности, — Лавров ухмыляется и, разложив омлет, разворачивается, чтобы щелкнуть меня по носу, — отправила вас в терапию, где царствует Лилиана Арсентьевна, более знаменитая как Лилит. Я ей позвонил.
Замечательно, только вот… Лина в беседе написала, что Юлия Павловна ждет всех около своего кабинета.
— А Юлия Павловна это тогда кто?
— Может ты уже сядешь? — к столу меня без особых церемоний подпихивают, дожидаются, когда я сяду, и с еще большей ухмылкой гаденько сообщают. — А Юлия Павловна, Штерн, старшая медсестра. Зло, так сказать, per se, ваше опосредованное начальство и головная боль. Чем меньше раз попадетесь ей на глаза, тем больше вероятность получить целый трояк.
— Она что, хуже вас? — удержаться от невинного вопроса и милой улыбки я не в силах.
Лавров же возмущенно давится отпитым кофе и оскорбляется:
— Дарья Владимировна, имей совесть! Вы у меня жили, как у Христа за пазухой! Все для вас…
— И тесты, и устные опросы, и препараты, и рисунки, и музей, — я услужливо перечисляю и, глядя на физиономию Лаврова, прыскаю от смеха.
— Ты когда, Штерн, такой язвой стать успела, а? — Кирилл Александрович наигранно и с печалью сетует.
Просветить когда и благодаря кому я не успеваю, в нашу занимательную беседу включается его телефон, и Лавров сразу перестает улыбаться, хмурится и из-за стола выходит.
— Да, Тамара Павловна, скажите Лиховскому, что к одиннадцати буду, пусть подходит… Нет, давайте после обеда, а того да, кидайте. Я посмотрю, всего доброго… — он отключается, но телефон убрать не спешит, сводит брови к переносице, что-то рассматривая, и доедать омлет не торопится.
И мысленно он уже не здесь.
Знакомая отрешенность, как у мамы или па, и с вопросами я к нему не лезу, тихо убираю со стола и, уйдя в гостиную, пишу Эльвину. У них пересдачу поставили на восемь утра и, учитывая, что пересдавать ему только билет, он уже должен освободиться.
Сообщение прочитывается почти сразу, но отвечать он не спешит. И, когда я собираюсь уже возмутиться молчанию, экран высвечивает входящий звонок и рожу Эля.
— Сука!!! — гневно
— Ты не сдал? — я интересуюсь осторожно.
— Сдал!!! — Элечка взвывает еще более трагично. — Говорухе, чтоб его налево! С-скотина! У нас с ним была моральная жаркая любовь во всех позах целый час! Понимаешь, час, Даха!!! Я рассказал даже то, что не знал. Я дополнительно расписал ему ИФА, мать его, и вспомнил, что в ферментах-метках пероксидаза хрена на хрен идет!
И нет… я не выдерживаю и все-таки ржу, сползая с дивана от смеха, подвывая и вытирая слезы. Так повезти могло только Элю. Не зря он, видимо, полвечера молился, чтоб ему ничего из методов, которые он в гробу видал, не попалось.
— Вот ты чего ржешь, коза бессовестная? Где твое сочувствие к ближним?! — мой ближний и родной обиженно сопит и разражается длинной тирадой.
Суть тирады об отсутствии справедливости в этом бренном мире, мерзкой микробиологии, еще более мерзком Говорухе и моей бесчувственности.
И я снисходительно слушаю, что все, больше ни-ни, никогда ни разу и ни за что в жизни он больше не станет пропускать лекции, базарить со мной на парах и в десятиминутный перерыв уходить на полчаса в столовую пожрать, когда в комнату заглядывает Лавров и на мою скептическую рожу настороженно смотрит.
Приподнимает вопросительно бровь, и, закрывая рукой динамик, я его чинно просвещаю:
— Эль микру сдал, клянется стать примерным ботаником.
Во-о-от, ни одна я в это не верю, ибо на лице Кирилла Александровича тоже появляется скепсис. Помнит, видимо, как пару раз застукивал нас в столовой во время лекции по анату. Признаю, есть мы всегда хотим больше, чем учиться.
— И отказывается со мной ходить в столовую во время пар, — я бессовестно ябедничаю.
— Какой кошмар, Дарья Владимировна, оголодаешь, — Лавров моей бедой не проникается и хмыкает, — я уехал. Аня сказала, что они выехали уже.
— До свиданья, — я с благожелательной улыбкой машу рукой и переключаю все внимание на вопящего Эля.
У него, бедненького, по последним крикам серьезная психологическая травма…
Анна Вадимовна и монстры приезжают только через три часа, когда я успеваю вдоволь наслушаться Эльвина, поговорить с мамой и безрезультатно два раза набрать Лёньке.
Он не отвечает.
И, неспешно стуча телефоном об колено, я забираюсь на подоконник и разглядываю залитый двор. Кажется, высшие силы решили повторить Всемирный потоп, пора начинать искать Ноя или хотя бы Зиусудра.
Попутно можно разыскать собственный здравый смысл и рассудительность, которые объяснят мне, что Лавров мне не нравится.
Совсем.
Просто… просто он сегодня мне помог, экранизировал отрывок дешевого романа или мыльной оперы, и я, как последняя идиотка, повелась. Все ведь девочки мечтают о прекрасных принцах, что по щелчку пальца станут решать их проблемы и защищать от всех драконов.